Г. — Эх! Сейчас все построено на взятках, подхалимстве. А меня обставили в два счета, потому что я подхалимажем не занимался.
Р. — Да, все построено на взятках. А посмотрите, что делается кругом, голод неимоверный, все недовольны. „Что газеты — это сплошной обман“, — вот так все говорят. Министров столько насажали, аппараты раздули. Как раньше было — поп, урядник, староста, на каждом мужике 77 человек сидело — так и сейчас! Теперь о выборах одна трепотня началась.
Г. — Ты где будешь выбирать?
Р. — А я ни х… выбирать не буду. Никуда не пойду. Такое положение может быть только в нашей стране, только у нас могут так к людям относиться. За границей с безработными лучше обращаются, чем у нас с генералами!
Г. — Раньше один человек управлял и все было, а сейчас столько министров — и никакого толку.
Р. — Нет самого необходимого. Буквально нищими стали. Живет только правительство, а широкие массы нищенствуют. Я вот удивляюсь, неужели Сталин не видит, как люди живут?
Г. — Он все видит, все знает. Или он так запутался, что не знает, как выпутаться?! Выполнен первый год пятилетки, рапортуют, — ну что пыль в глаза пускать? Ехали мы как-то на машине и встретились с красным обозом: едет на кляче баба, впереди красная тряпка болтается, на возу у нее два мешка, сзади нее еще одна баба везет два мешка. Это красный обоз называется! Мы прямо со смеху умирали. До чего дошло! Красный обоз план выполняет!.. А вот Жуков смирился, несет службу.
Г. — Формально службу несет, а душевно ему не нравится.
P. — Я все-таки думаю, что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох и будет! Если вообще что-нибудь уцелеет.
Г. — Безусловно.
Р. — О том, что война будет, все говорят.
Г. — И ничто нигде не решено.
Р. — Ничего. Ни организационные вопросы, никакие.
Г. — Эта конференция в Париже и Америке ничего не дала.
Р. — Это сплошное закладывание новой войны. А Молотова провожали как?
Г. — Трумэн ни разу Молотова не принял. Это же просто смешно! Какой-то сын Рузвельта приезжает, и Сталин его принимает, а Молотова — никто.
Р. — Как наш престиж падает, жутко просто! Даже такие, как негры, чехи, и то ни разу не сказали, что мы вас поддерживаем. За Советским Союзом никто не пойдет…
Г. — За что браться, Филипп? Ну что делать, е… м…, что делать?
Р. — Ремеслом каким, что ли, заняться? Надо, по-моему, начинать с писанины, бомбардировать хозяина.
Г. — Что с писанины — не пропустят же.
Р. — Сволочи, е… м…
Г. — Ты понимаешь, как бы выехать куда-нибудь за границу?
Р. — Охо-хо! Только подумай! Нет, мне все-таки кажется, что долго такого положения не просуществует, какой-то порядок будет.
Г. — Дай бог!
Р. — Эта политика к чему-нибудь приведет. В колхозах подбирают хлеб под метелку. Ничего не оставляют, даже посевного материала.
Г. — Почему, интересно, русские катятся по такой плоскости?
Р. — Потому что мы развернули такую политику, что никто не хочет работать. Надо прямо сказать, что все колхозники ненавидят Сталина и ждут его конца.
Г. — Где же правда?
Р. — Думают, Сталин кончится, и колхозы кончатся…
Г. — Да, здорово меня обидели. Какое-то тяжелое состояние у меня сейчас. Ну, х… с ними!
Р. — Но к Сталину тебе нужно сходить.
Г. — Сказать, что я расчета не беру, пусть меня вызовет сам Сталин. Пойду сегодня и скажу. Ведь худшего уже быть не может. Посадить они меня не посадят.
Р. — Конечно, нет.
Г. — Я хотел бы куда-нибудь на работу в Финляндию уехать или в Скандинавские страны.
Р. — Да, там хорошо нашему брату.
Г. — Ах, е… м… что ты можешь еще сказать?!
Р. — Да. Народ внешне нигде не показывает своего недовольства, внешне все в порядке, а народ умирает.
Г. — Едят кошек, собак, крыс.
Р. — Раньше нам все-таки помогали из-за границы.
Г. — Дожили! Теперь они ничего не дают, и ничего у нас нет.
Р. — Народ голодает, как собаки, народ очень недоволен.
Г. — Но народ молчит, боится.
Р. — И никаких перспектив, полная изоляция.
Г. — Никаких. Мы не можем осуществить лозунга: „Пролетарии всех стран, соединяйтесь!“ Ни х… все пошло насмарку!
Р. — Да, не вышло ничего.
Г. — Вышло бы, если все это своевременно сделать. Нам нужно было иметь настоящую демократию.
Р. — Именно, чистую, настоящую демократию, чтобы постепенно все это делать. А то все разрушается, все смешалось — земля, лошади, люди. Что мы сейчас имеем? Ни земли, ни школ, ни армии, ничего нет. Это просто какая-то тупость! Зачем нам нужны министры?
Г. — А людей честных стало меньше.
Р. — Гораздо меньше стало. А цены сейчас какие — ужас! Как собак на аркане тянут на работу. Так сейчас все работают, сейчас никто на заводах как следует не работает.
Г. — Да потому что работают не добровольно, всех принуждают.
Р. — А возьми деревню — очень много земли пустует.
В тот же день Рыбальченко выехал из Москвы к месту своего жительства в Куйбышев.
Абакумов». (Экштут С. 1000 дней после Победы. М., 2006. С. 47–52.)
31 декабря 1946 года также был записан разговор Гордова с его женой Татьяной Владимировной.
Генерал сказал о Сталине: «Что сделал этот человек — разорил Россию, ведь России больше нет!»
В начале января 1947 года Гордов и Рыбальченко были арестованы. Их ждал суд и расстрел в 1950 году.
Сталин после Потсдамской мирной конференции 1945 г. года понял, что не достиг для страны желаемой безопасности. Советская экспансия, вызванная требованиями внутреннего развития, и прежде всего — обеспечения безопасности, была остановлена. Баланса сил с Западом не получилось, СССР был явно слабее.
Но, кроме военной и экономической мощи, Советский Союз уступал в идеологическом противостоянии. Война, которая сплачивала нацию, теперь повернулась оборотной стороной — стремлением к благополучию, покою, радостям жизни, индивидуализмом. Как бороться с этими искушениями, никто не знал, ибо запретить человеку желать себе лучшей доли просто невозможно.
В образовавшийся после Победы идейный вакуум хлынул поток «буржуазного искусства», начиная с голливудских фильмов, театральных постановок пьес западных авторов, джазовой музыки и т. д. В аналитических записках МГБ говорилось, что в среде творческой интеллигенции расширяется ожидание политических уступок СССР бывшим союзникам. Именно здесь следует искать корни всех последующих идеологических кампаний, направленных против космополитизма, упадничества, преклонения перед Западом.
