— У бедняги Ференца и так проблем — море. Зачем ему иметь отношения с бывшим коллегой, если он и сам в своем кресле держится еле-еле? Нет, не поддерживаю.
— Но телефон и адрес его у вас есть?
— Телефон есть. Адрес…. Живет где-то в Уйпалоте, в новых домах, что построены были как раз накануне краха коммунизма. Это вообще хороший район, не чета нашему.
— Ну, вот и хорошо. Позвоните ему как-нибудь в ближайшее время, и передайте вот что. Дескать, Александр Леваневский лежит в тюремной больнице по адресу — скажете адрес — и мечтает увидеть некую фрау Шуман. И если дорогой господин Молнар посчитает возможным эти слова фрау Шуман передать — то сделает большое и благородное дело.
Кальман Лошонци иронично улыбнулся.
— Хм… Вы хотите взять на крючок старину Ференца?
Левченко отрицательно помахал головой.
— Нет, дружище Кальман. Мы хотим, чтобы у нашего подзащитного появился шанс. Шанс исправить ошибку, которую он сделал семь лет назад…. И ничего больше. Наш стрелок в свое время был неистово влюблен в эту самую фрау Шуман — не спрашивайте меня о подробностях, но поверьте на слово, это была настоящая любовь. Но в один далеко не прекрасный день они расстались. Но, насколько я знаю нашего стрелка — эта любовь у него не прошла, хуже того — за эти семь лет она стала крепкой, как выдержанный коньяк. Пусть они увидятся еще раз — может быть, последний в этой жизни…
Лошонци хмыкнул недоверчиво, покачал головой. Затем мягко улыбнулся и сказал:
— Вы, русские, безнадежные романтики. Впрочем, наверное, именно поэтому я и работаю с вами. Мне, старому дураку, что-то уж очень не хватает романтизма в наше прагматичное время… Ладно, передам сегодня же. У вас все?
— Вот десять тысяч — на услуги адвоката, на обеспечение экспертизы; хватит?
Кальман Лошонци посмотрел на Левченко, еще раз чуть заметно улыбнулся.
— Дорогой товарищ, если бы вы знали, сколько людей готовы помочь нашему парню просто так, из чувства дружбы — вы бы немало удивились…
* * *
Сегодня пятнадцатое мая…. Каждый год на протяжении последних шести лет он праздновал этот день. Сегодня, впервые за все это время, он не сможет поставить на стол пять алых роз в хрустальной вазе, бутылку шампанского и тарелочку с эклерами. Герди так любила эти пирожные…
Адвокат сказал, что, возможно, его начнут допрашивать уже на этой неделе, может быть, даже завтра — врачи считают, что он уже достаточно окреп. Ладно, будем считать, что это так и есть. Хотя голова кружится по-прежнему, стоит ему пройти десяток шагов — но все же рубцы уже затянулись, и раны уже не выглядят столь ужасающе, как всего неделю назад. Как тогда говорил доктор — 'чудо Господне'? Две пули пробили левое легкое в трех и в пяти сантиметрах от сердца, одна — правое легкое в нескольких миллиметрах от артерии. Да, он действительно в рубашке родился.
Жаль, не удалось тогда подстрелить ни одного из этих ражих детинушек, что так страстно жаждали его убить. А потом, долго и с удовольствием, били его ногами, в подкованных ботинках — били лежащего, истекающего кровью, умирающего… Животные. Если бы не подоспела венгерская полиция — хана, забили бы насмерть. Ну, ничего, суки, четверых ваших коллег я приземлил навсегда, двоих — на какое-то время. Плюс стоимость сгоревшего 'хокая' — учитывая его износ — никак не меньше миллионов десяти. То есть счет и по потерям, и по деньгам — в нашу пользу!
Интересно, что сегодня будет на обед? Опять какие-нибудь венгерские изыски; за время сидения в этой тюремной больнице он уже, кажется, всю мадьярскую кухню перепробовал — вкупе со средиземноморской. И как они умудряются кормить его чуть ли не по ресторанному меню? Видел он, чем остальных арестантов кормят — макароны, куски курицы, салат из капусты, томатный суп. Подешевле, короче. А он питается, как наследник престола… или, скорее, как король в изгнании. Впрочем, остальные арестанты поглядывают на него вовсе без всякой зависти, а, скорее, с испугом. Еще бы! У него пожизненное светит, это вам не хухры-мухры! Тут у местных косарей сроки детские — кому пятерик, кому трояк корячиться — и то они стараются как-то это дело откосить, по больничке шатаются туда-сюда, болящих изображают. А у него и обвинение — ого-го! — и срок впереди жуткий; посему ореол вокруг него мрачноватый, что и говорить. Коллеги по несчастью смотрят, как на покойника, да и врачихи нет-нет — да и кидают соболезнующие взгляды.
Да, что и говорить, херовое дело — заканчивать жизнь в одиночной камере тюрьмы Шиофока. Предположим, ему сейчас тридцать два. В тюрьме, учитывая, что климат здесь мягкий, кормят сносно — даже если исключить нынешнее его привилегированное положение — прогулки каждый день по часу, можно заниматься спортом и читать книги — правда, на венгерском — то сможет прожить он еще лет тридцать. До хера… Языки, что ли, взяться учить? Или физику? Хм, ладно, выбор у него большой. Тридцать лет впереди, как-никак!
Жаль только, никогда уже ему не увидеть Герди… Хоть бы фотографию мать догадалась прислать! Надо будет отписать ей, пусть достанет ту, из рамки, что висит в его комнате на стене — и отправит ему сюда, в тюрьму. Вроде ж не запрещено фотографии вешать? Вон, на двери фото Илоны Сталлер, в миру — Чиччолины — висит со всеми прелестями, и ничего, никто не против…
Интересно, он по какой категории проходит в здешних следственных органах? Террорист? Или наемник? Или, как обещал вчера адвокат, как безумный параноик с манией отмщения? Враги, дескать, убили его друга — и он, Одиссей, впав в неистовство, поехал к аэропорту и пульнул в запале по первому попавшемуся аэроплану, а затем начал из случайно оказавшегося в машине пистолета отстреливаться… Мда, хрень редкостная, ничего глупее придумать было бы невозможно. Хотя… Чёрт их знает, мадьяр? Может, и проканает? Тогда у него есть шанс сесть в тюрьму общего режима, с обыкновенными убийцами и насильниками. Адвокат ее расписывал, словно рай земной. Ну да — по сравнению с пожизненкой…
Ладно, хватит, погулял. Как-никак — восемнадцать шагов! Это вам не коников из говна лепить…. Если каждый день он будет делать на шаг больше — то к августу уже будет свободно доходить до конца коридора и возвращаться обратно. Он уже все подсчитал! Как раз к этому времени назначен суд… Следствие какое-то мадьяры ведут. Вещдоки осматривают, глубокомысленные версии строят. Умора…. Взяли его с поличным, на трубе — только его отпечатки, на пистолете — опять же, аналогичная картина. Морские пехотинцы из охраны американского авиационного контингента — в наличии, все допросы с них сняты, все к делу пришиты. Какое следствие? Прикалываются пацаны. Ну, положим, пойдет он в глухой отказ. Не я, ничего не знаю, пошли все в жопу. Хороший вариант — только гиблый. Следаки тут же, как дважды два, докажут, что стрелял и из ПЗРК, и из 'стечкина' именно он, и добрый прокурор попросит у уважаемого суда пожизненный срок. И судья, видя, что обвиняемый ни хера не раскаялся в содеянном, а наоборот, издевается над высоким судом — тут же этот срок ему и впаяет. Хм…. А, пожалуй, адвокатишка был прав! Только очень бы не хотелось вмешивать в это дело покойного Юрку. Не по-людски это как-то, не по-русски… Хотя, если строго разобраться, ведь он реально мстил убийцам своего друга? Святая правда. А зачем, спросит следователь, он в Будапеште околачивался, ежели его дела уже две недели, как закончились? А затем, чтобы денежку собрать за пианины — вот зачем! И друг сердечный Янош Шепечек этот факт подтвердит, у него и все документы на руках….А затем, после передачи CNN, где он увидел тело друга — башню у него и снесло. Ну, и не выдержал! А где, скажут, взял ракету? До этого все было более-менее логично, а в этом месте придется что-нибудь соврать… скорей всего, не поверят. Здесь у него прокол конкретный. На остальные вопросы у него какие-то внятные ответы найдутся. Например — как узнал, как стрелять? Так в армии ж служил! В общем-то, не лишено здравого смысла. А зачем от охранников отстреливался, 'хаммер' угробил? А уже в запале. Жизнь была не дорога. Тут на суде хорошо бы рубаху рвануть — для достоверности. А что? И рванем! Вот только…
