Впереди показался посёлок Чинадиево и знаменитый Чинадиевский дворец, построенный бароном Перени. Одиссей вёл "шкоду" по изрядно разбитой тяжёлыми фурами трассе — и одна тревожная мысль никак не давала ему покоя. Он отгонял её от себя, пытался думать о чём-то другом, вспоминал историю замка Паланок в Мукачево, а заодно и историю жизни Ференца Ракоци — не помогало ничего. Скверная мысль пробивалась сквозь все преграды!
Жизнь Герды и детей под угрозой. И пока отвести эту угрозу его командирам и начальникам никак не удаётся …
* * *
Декабрьское утро в Стамбуле… Гончаров знал, что оно может быть ярким и солнечным, а может — холодным и туманным; ничего удивительного, переменчивое, как женщина, море всего в двух шагах от городских кварталов! Но, тем не менее, решил с утра пораньше прошвырнуться по городу — господин Сарыгюль будет только к вечеру (позвонил поздно вечером жене и предупредил о задержке, заодно убедившись, что неведомый гость из Радома — Оксана перед приездом Гончарова сообщила мужу, что к Туфану есть небольшое дело у её двоюродного брата из Польши — прибыл в Стамбул и его, Туфана, дожидается), так что время для долгой прогулки у него есть.
Решив позавтракать в городе, подполковник вышел из гостиницы, когда стрелки на часах в холле едва доползли до семи утра — ему не спалось, и как-то по-мальчишески захотелось увидеть за день как можно больше. Как будто в последний день жизни, поймал он себя на мысли — и грустно улыбнулся.
Маршрут он решил начать с Тарлябаши, проспекта, идущего параллельно Истикляль, но чуть западнее. И сразу же об этом пожалел — здесь не было туристической ухоженности главной улицы Стамбула, в булыжной мостовой узких улочек, прилегающих к этому проспекту, между камнями росла трава, а на брусчатке — мох. Народ здесь шастал вида весьма криминального, на перекрестках стояли трансвеститы жутковато-затрапезного вида, иногда пристающие к прохожим турецкого обличья — как понял подполковник, иностранных туристов они избегали; в нескольких метрах от парочки трансвеститов, расположившихся у газетного киоска, стояла полицейская машина, и молодые полицейские громко обсуждали внешность жриц (или жрецов? Вот чёрт, даже и не знаешь, как правильно сказать) любви, отпуская по их адресу солёные шуточки. Гончаров про себя порадовался, что не взял с собой никаких ценных вещей, способных привлечь внимание здешней сомнительной публики. Поменяв в одном из бесчисленных обменных бюро две бумажки с Бенджамином Франклином, он оказался владельцем какой-то совсем уж мистической суммы в двести семьдесят миллионов лир — но цены в лавочках и магазинах быстро привели его в чувство. Пятьсот тысяч за стаканчик свежевыжатого апельсинового сока! Однако…
Идти он решил вниз, к заливу Золотой Рог. Пройдя мимо здания Радио Турции, подполковник Гончаров остановился на минуту, чтобы полюбоваться на фонтаны, бьющие прямо из-под земли, точнее, из-под камней (белыми камнями была покрыта сетка, в которую стекает вода) — а заодно осторожно посмотреть назад. Слежки он не боялся, но, планируя завязать бизнес с курдским бандитом и остановившись в его отеле, мог запросто попасть в поле зрения турецкой полиции — что, безусловно, было бы крайне нежелательно…
Забавно — все дома вокруг были сплошь утыканы спутниковыми антеннами-тарелками, без какого бы то ни была намёка на упорядоченность; вместо того, чтобы скинутся на общую антенну, каждый домохозяин в Стамбуле, как видно, стремился иметь свой собственный канал информации. Полная информационная независимость! В ущерб экстерьеру улицы — но, как видно, этот момент турков заботит меньше всего…
Его и раньше удивляла эта милая патриархальность в самом центре города — в узких улочках, что соединяли проспекты, между домами, из окна в окно соседнего дома, были протянуты веревки, на которых сохло белье; как будто не в полукилометре от этой милой полудеревенской идиллии, на площади Таксим, высились дворцы пятизвездочных отелей и круглосуточно бурлила тысячеликая толпа. Гончаров в очередной раз подивился простоте здешних нравов…
Пройдя немного вниз, подполковник остановился — перед ним открылся отличный вид на бухту Золотой Рог и мост, полный рыбаков с удочками. Рыбаков было столько, что лесками, как маскировочной сетью, было затянуто все пространство от края моста до набережной. И, как видно, рыбаки стояли здесь не зря — у каждого в ведерке плескалась рыба, и не пару жалких пескарей, а много рыбы! Гончаров не представлял себе, чтобы так же изобильно стояли рыбаки на мостах Москвы-реки. Что может водиться в главной московской водной артерии, кроме химических соединений?
В бухте стояли небольшие прогулочные теплоходы, белые яхты, пузатые грузовые суда; над синей водой стремительно рассекали воздух белые чайки. Яркое солнце грело всерьез, несмотря на конец декабря. Красота! Кажется, что еще ему нужно было для того, чтобы почувствовать покой и умиротворение?
Но умиротворения он почему-то не чувствовал. Благостная картина окружающего мира натыкалась на какое-то неясное и тревожное сопротивление у него внутри. Гончаров чувствовал в душе какую-то непонятную тревогу, невнятное, едва уловимое беспокойство. Он вспомнил, как в детстве, когда они с Валеркой Шумским, пойдя за лисичками, обнаружили в лесу старую, заросшую травой-белоусом, давно не проезжую просёлочную дорогу — и у него тогда тревожно заколотилось сердце. Заброшенная дорога — это ведь всегда тайна! Они весело, наперегонки, побежали по ней — и внезапно наткнулись на заброшенное немецкое кладбище времен войны…. Был май, щебетали птицы, цвела черемуха, воздух кружил головы ароматами леса — а перед ними, за поворотом почти слившейся с окружающим лесом дороги, вдруг предстало несколько рядов покосившихся, сгнивших чёрных крестов, с ржавыми касками на них…
Гончаров попытался стряхнуть с себя вдруг нахлынувшую печаль. Что за чёрт! Надо, пожалуй, попробовать отрешится от мрачных мыслей — переключением внимания; наверное, имеет смысл для начала почистить ботинки. Тем более — чистильщики обуви сидят по всему Стамбулу с запасом щеток, средств, кремов, мазей, ваксы всех цветов и консистенций, одетые в специальную униформу — спецовка, шапочка, специальные перчатки. Да и удовольствие почистить туфли пятью разными притирками стоит всего два миллиона лир, чуть больше доллара.
Подполковник подошёл к ближайшему чистильщику, сел на высокую табуреточку, поставил правую ногу на специальную подставку — и процесс пошел. Пятнадцать минут — и ботинки выглядят лучше, чем в день своего рождения! Подполковник полюбовался на плод трудов старательного ассирийца, выдал ему оговоренные два миллиона и пятьсот тысяч лир на чай — и пошел к мосту через залив.
Пройдя в старый город, Гончаров вмиг окунулся в подлинную азиатчину. Вокруг — шум и гам, сплошной базар; работники здешнего общепита — уличных кафе-киосков — зычно и яростно выкрикивали что-то по-турецки, очевидно — названия местного фаст-фуда и прочей еды. Возле лавочек со всевозможной снедью стояли низкие табуретки, и, сидя на них — или, при желании, на парапете набережной — турецкий торговый люд поедал бутерброды, жареную рыбу, рис, макароны, салаты, запивая все свежевыжатым апельсиновым соком либо кисломолочными напитками типа айрана.
