Его путь лежал дальше на Восток…
По сути дела всю свою оставшуюся жизнь он, справедливо не доверяя никому, проведет в дороге, пока, уже став дряхлеющим стариком, не вынужден будет принять решение покинуть «этот лучший из миров»…
Это как бы про него скажет много веков спустя великий поэт: «…Всю жизнь провел в дороге и умер в Таганроге…»…
Внезапное исчезновение Ганнибала вызвало в Карфагене смятение. Граждане Карфагена совершенно неожиданно для них обнаружили, что их суффета нигде нет. Стекавшийся на центральную площадь народ терялся в догадках: то ли Ганнибал бежал, то ли его убили римляне?! Сторонники и противники Ганнибала уже были готовы сцепиться друг с другом, как всех их ошарашила новость, что господина суффета видели на острове Керкина. Волнение затихло. Поднимать народ сторонникам Ганнибала для мести подлым убийцам не пришлось. Оказалось, что мстить было некому и не за что: спасая свою жизнь, даже не попытавшись бороться с врагом, Ганнибал бросил своих приверженцев на произвол судьбы. Народ быстро разочаровался в своем вожде, а Совет 104-х снова вошел в силу и покорно обещал римским послам выдать беглеца, если он когда-либо появится в стенах родного города. Имущество Ганнибала конфисковали, дом разрушили, а самого объявили изгнанником. Римляне не без оснований предположили, что искать Ганнибала им теперь следует при дворе Антиоха III и именно оттуда Одноглазый Пуниец будет стремиться раздуть пожар войны по всему Средиземноморью.
В Риме знали, что говорили…
Глава 2. Ганнибал при дворе «царя царей»
Самому злостному врагу Рима – Одноглазому Пунийцу – действительно оставалось искать защиты лишь у «царя царей» – именно так высокопарно называли услужливые царедворцы селевкидского царя Антиоха III. Именно к нему в Сирию – в Эфес и перебрался Ганнибал из Тира.
Правда, к тому времени очередной «царь царей» (как правило, к такому помпезному титулу в истории стремятся правители, чьи деяния отнюдь не носят глобального масштаба), скорее всего, уже упустил свой шанс дать амбициозному Риму отпор в его политике вершить судьбы Средиземноморья. Незадолго до описываемых событий Рим затеял очередную, 2-ю по счету, Македонскую войну (200–197/196 гг. до н. э.) с македонским царем Филиппом V – тем самым, что вроде бы прислал Карфагену отряд своих фалангитов для участия в битве при Заме-Нараггаре. Антиох, опасавшийся не только римлян, но и чрезмерного усиления своего ближайшего соседа по Восточному Средиземноморью – Македонии, активно в эту войну не вмешался. Филипп V остался один на один с набиравшей обороты римской военной машиной: совсем недавно закончилась многолетняя «Ганнибалова война», в горниле которой закалились сотни способных римских офицеров разного ранга, а теперь руководившие тысячами легионеров-ветеранов, блестяще усвоивших тактические новинки Метавра, Илипы и Замы! Противостоять ей на равных он не смог и проиграл в 197 г. до н. э. в решающей битве в Фессалии при Киноскефалах («Собачьи головы») римскому консулу Титу Фламинину, а вместе с ней и войну.
…Тридцатилетний ветеран «Ганнибаловой войны» Тит Квинкций Фламинин (228–174 гг. до н. э.) (не путать с печально известным «героем» Второй Пунической войны Гаем Фламинием Непотом!) был фигурой примечательной и неоднозначной в истории Рима конца III – начала II в. до н. э. Он принадлежал к новому поколению римских полководцев, появившихся на исторической авансцене вслед за знаменитым Публием Корнелием Сципионом. Наделенный от природы живым умом, бурной энергией и неугомонным характером, Фламинин всегда стремился быть в центре событий. Его кипучая деятельность постоянно подпитывалась мечтами о приключениях и подвигах. Он не угомонился даже в старости. Подобно всей римской молодежи, он восхищался Сципионом, подражал ему, смотрел на него как на своего кумира. Стать вторым Сципионом было его мечтой. (Между прочим, со временем кумир юного Тита Квинкция по достоинству оценит таланты и деяния Фламинина.) Отрочество, юность и молодость Тита Квинкция пришлись на долгие годы изнурительной «Ганнибаловой войны». Квинкций не обладал выдающимся военным дарованием, но вынужденный рано уйти на войну – защищать отчизну в тяжелую годину – приобрел бесценный богатый боевой опыт и всю свою оставшуюся жизнь по сути дела связал с армией. Его характер формировался в суровых условиях тягот, лишений и неудач этой самой страшной в богатой на события истории Рима. Уже в 18 лет ему доверили командовать римским гарнизоном отвоеванного у Ганнибала Тарента. Будучи человеком умным и прекрасно образованным (Тит свободно говорил по-гречески и знал историю Эллады), он умел производить исключительно благоприятное впечатление, когда ему это было нужно. Везде у него были друзья и приятели. Его дружелюбные манеры и обаятельная веселость, задорная насмешливость и чрезвычайная общительность всегда позволяли ему быть в центре событий, быть главным заводилой, быть лидером в ситуациях, когда требовалось принять отнюдь не популярное решение. Только очень проницательные люди подмечали, что Тит Квинкций – человек исключительно предусмотрительный и невероятно ловкий в общении с людьми – обязательно пробьется наверх. В то же время кое-кто из этих провидцев, отличавшийся особой дальновидностью, замечал и тщательно скрываемые осторожным и амбициозным Квинкцием такие весьма нелицеприятные черты характера, как душевную холодность и высокомерие, а также мелочность и детское тщеславие, выражавшееся в любви к комплиментам, аплодисментам и похвалам. (Мы еще столкнемся с проявлением именно этих черт характера Фламинина, когда он сочтет, что пришла его пора показать Риму, что он, Тит Квинкций Фламинин, больше печется о благе Вечного города, чем сам прославленный Публий Корнелий Сципион Африканский!) Так или иначе, но когда началась война в Греции, Тит Фламинин решил, что это его единственный шанс прорваться на военно-политический Олимп Рима той поры. Он тут же выставил свою кандидатуру в консулы, хотя на тот момент ему не было и 30 лет и он не занимал никакой должности, кроме квестора. Но поскольку кумир его юности Публий Корнелий Сципион был примерно такого же возраста, когда стал консулом, не занимая до того никакой должности, кроме эдила, то энергичный амбициозный Тит Квинкций стал консулом, несмотря на сопротивление отцов Рима. (Точь-в-точь как это случилось с его кумиром!) Он набрал в свою армию исключительно ветеранов испанской и африканской кампаний Сципиона и тут же отбыл на театр военных действий. Когда он прибыл туда, то обнаружил, что пришла пора сдвинуть войну с мертвой точки. Уже в первом небольшом сражении он показал Филиппу Македонскому, что с ним «шутки плохи»…
…Между прочим, сражение в горном ущелье Киноскефалы вызвало большой резонанс в античном мире. Причем не только потому, что решалась судьба Греции, Македонии и Малой Азии. Дело в том, что это была первая большая битва между легендарной и, как тогда казалось многим, все еще грозной македонской фалангой и уже прославившимися в многолетнем противостоянии с закаленными ветеранами самого Ганнибала римскими легионами. Считалось, что фаланга, подобно бронированному чудовищу, сокрушает все на своем пути и нет в мире силы, способной выдержать ее лобовой удар. Силы сторон были примерно равны (у македонцев – около 24 тысяч пехоты и 2 тысячи всадников против почти такого же числа римских пехотинцев, а также 2,5 тысячи их кавалеристов), но у Рима имелись еще и «живые танки» (10–20 боевых слонов из Нумидии). Все проблемы македонцев начались с того, что неровность поля боя – обилие холмов своеобразной формы (отсюда и такое оригинальное название местности) – сильно мешала македонской фаланге. Ведь ей, как известно, для успеха необходима была ровная местность. Впрочем, и спустившийся на холмы густой туман служил серьезной помехой для мобильных римских легионов. В завязке сражения, когда в тумане схлестнулись легковооруженные воины противоборствующих сторон, поначалу верх одерживали более многочисленные силы царя Филиппа. Но Фламинин вовремя ввел в дело кавалерию и не только выровнял ситуацию, но и заставил противника отойти назад вверх по склону. В этой ситуации о полноценном участии в бою ощетинившейся громадными копьями фаланги не могло идти и речи. Но и уйти от боя на неровной поверхности у Филиппа уже не было возможности: мобильный враг наседал по полной программе! Обе стороны начали перестраиваться для продолжения сражения. При этом македонский царь затеял сложный маневр по разделению своей фаланги на две части, одной из которых (левой) предстояло по его задумке выстроиться по склону «уступами»! Судя по всему, это была вторая и к тому же роковая ошибка македонского царя. По крайней мере, так полагает большинство историков. Дело в том, что в эпоху войн с Римом македонская фаланга уже никак не походила на более или менее гибкие и подвижные македонские фаланги ее великих царей-полководцев – ее создателя Филиппа II (382–336 гг. до н. э.) и ее реформатора Александра Македонского (356–323 гг. до н. э.)! Сорокалетняя эпоха войн диадохов (с 321 по 281 г. до н. э.) привела к тому, что македонская фаланга все больше напоминала дубину, чем рапиру, с которой их великий вожак победоносно прошел полмира. Если под руководством бога войны – Александра Македонского – она была живым организмом (вспомним, что в судьбоносной битве при Гавгамелах тыловые, испытанные ветераны-фалангиты Кратера смогли быстро развернуться на 180 градусов, чтобы спасти свой обоз от прорвавшейся персидской конницы Нарбазана!), то при его преемниках-диадохах она все больше и больше закостеневала. Все еще грозная, она, как полагают многие исследователи, планомерно превращалась в сколь злобного, столь и неповоротливого «ежа». Ведь выставленные вперед первыми шестью рядами фалангитов не только 4– и 5-метровые, но и 6– и даже 7-метровые сариссы все же делали ее более пригодной для обороны, чем для наступления. Именно в атаке ее бойцы, двигаясь вперед, начинали путаться в лесу собственных исключительно длинных копий и тем самым нарушали «святая святых» фаланги – монолитность ее строя. Только гений Александра Македонского позволял ему пускать фалангу как ощетинившийся «каток» в атаку без большого риска для ее поражения, да и то преимущественно на ровной местности. Но вернемся на поле боя под Киноскефалами, тем более, что там произошло решающее столкновение между основными силами противников. Если построенная одним правильным прямоугольником правая фаланга македонян катком наваливается на римлян сверху и теснит их, то их левая фаланга, выстроенная квадратными «уступами», сама оказывается не в силах устоять под натиском римских «живых танков» и мобильных манипулов. Когда чаша весов колебалась и еще не было понятно, «чья возьмет?!», римлян спас скорее не Фламинин, а некий военный трибун, чье имя так и осталось истории неизвестно, но как считали римские историки последующих поколений – многоопытный выученик самого П.К. Сципиона, ветеран его испанского и африканского походов. Именно он взял инициативу на себя и произвел маневр, который решил исход непросто складывавшейся для обеих сторон битвы. Он быстро перенаправил 20 манипул с правого фланга римлян, где их победа уже не вызывала сомнений, на противоположный левый фланг, стремительно атаковав хоть и грозную, но неповоротливую македонскую фалангу с тыла. Плотно построенные в единый монолит правофланговые фалангиты Филиппа с их «лесом» длиннющих сарисс, естественно, быстро развернуться на угрозу с тыла не смогли. В знак капитуляции они стали поднимать свои громоздкие копья, но римские легионеры, повинуясь приказу, устроили резню. Потеряв лишь тысячу человек, римляне убили 7–8 тысяч вражеских воинов и 4–5 тысяч взяли в плен. В результате ряд историков склонен считать, что именно при Киноскефалах стало понятно, что «век» господства на полях сражений эпохи античности македонской фаланги – силы сколь грозной, столь и громоздкой – подходит к концу. На смену ей пришла новая сила – римский легион с его мобильными и компактными манипулами. Он («легион») напоминал тех животных, которых можно разрубать на куски, не причиняя им ни малейшего вреда, поскольку каждый член («манипул») продолжает жить и быстро вырастает в целое животное – «легион»…
