…Между прочим, Регул не только погубил войско, но и сам оказался в плену, причем его дальнейшая судьба доподлинно неизвестна. По одной из версий, более похожей на красивую легенду, «раскрученную» последующими поколениями проримски настроенных историков, спустя годы он был отправлен в Рим с очередным посольством Карфагена о мире. Теперь его судьба зависела от успеха переговоров о мире. С него было взято клятвенное обещание, что, даже не заключив перемирия, он обязательно возвратится из Рима в Карфаген! Прибыв в Вечный город, Регул отказался вступить в город, так как, по обычаям предков, став по воле рока неприятельским послом, должен был быть выслушан за городом. Регул доложил сенату, что производить обмен военнопленных не следует, поскольку римляне-пленники проявили трусость и сдали оружие неприятелю, а значит, они недостойны сожаления и не могут с пользой служить отечеству. Тем более, убеждал Регул: многие военнопленные карфагеняне, вернувшись на родину, тут же снова возьмутся за оружие. Ни мира, ни перемирия заключать не нужно, потому что дела врага находятся в плачевном состоянии, следует его добить. Сам же Регул, верный своей клятве, возвратился в Карфаген, где и умер в… тюрьме. Его замучили, посадив в бочку, утыканную гвоздями. Где здесь вымысел, а где быль – сейчас судить сложно. Кстати сказать, по некоторым данным, столь же туманна и роль спартанца Ксантиппа в победе карфагенян. К сожалению, его предшествующая и последующая деятельности нам доподлинно неизвестны. Скорее всего, это был типичный эллинский стратег-кондотьер, которых было так много в недавно закончившуюся эпоху войн диадохов. Когда почти сорок лет полководцы – соратники Александра Македонского ожесточенно воевали друг с другом по принципу «все против всех» и высококлассный наемник за очень большие деньги резал сначала одних, потом – других, затем опять – первых, потом – снова вторых и т. д., пока сам не отправлялся к праотцам. Кое-кто даже возвел сына Лакедемона в роль учителя пунов в полководческом искусстве, но некоторые из историков потом отрицали его весомую роль в том славном бою. Как обстояло дело на самом деле, сегодня неясно: то ли пуны, опасаясь возросшей популярности Ксантиппа, якобы «убрали» победоносного наемника, утопив его корабль по пути на родину, то ли он все же вовремя «поставил паруса, наполнил их попутным ветром» и благополучно отбыл восвояси. Важно другое: именно «с легкой руки» «понюхавшего пороху» Ксантиппа после тунетской победы ход Первой Пунической войны перестал столь однозначно складываться в пользу Рима…
В течение последующих 12 лет война шла с переменным успехом: римляне смогли преодолеть многолетний панический страх перед слонами, научились пугать их и обращать против самих же пунов.
Так новый римский консул, способный военачальник Цецилий Метелл дал врагу бой под сицилийским Панормом, но не на открытой местности, а на подступах к городу, где смог умело прикрыть большую часть своих войск городскими стенами. Атаковавший его Гасдрубал напал на выпущенных за пределы города римских стрелков и пращников. Постоянно лично Метеллом подкрепляемая из города легковооруженная римская пехота методично засыпала карфагенских слонов своими метательными снарядами, завлекая врага под городские стены. Римские легионеры «вспомнили» уроки войн со слонами Пирра и, когда те оказались в пределах досягаемости всех видов стрелкового оружия римлян, расположенного на городских стенах, на них обрушился такой шквал «огня», что обезумевшие от боли гиганты повернули вспять, давя следовавшую за ними свою собственную пехоту. Кое-кто из них скидывал своих седоков-вожатых, и 26 слонов попало в плен. Пунийские слоны превратились в большую опасность для собственной армии, и пуны отступили. Метелл воспользовался моментом и бросил вдогонку врагу все свои остальные силы, обратив его в повальное бегство. Захваченные в плен 120–130 вражеских слонов по возвращении Метелла в Рим были показаны им римскому плебсу в ходе роскошного триумфа как грандиозный трофей! Надо отдать должное римлянам, они никогда не пытались использовать свои живые трофеи на поле боя с карфагенянами, оставив их для выступлений в цирке.
Но скорого завершения войны не получилось!
Рим не только «завяз» в многолетней осаде сицилийского Лилибея (с 250 по 247 г. до н. э.), не только потерпел сокрушительное морское поражение при Дрепане (в 249 г. до н. э.), но и понес очень существенные людские потери. Силы не только Карфагена, но и Рима явно истощались. Военные действия протекали вяло: карфагеняне предпочитали отсиживаться в крепостях, а римляне лишь «топтались» под их стенами. Противостояние двух «хищников» явно затягивалась: «не было видно ни конца, ни края».
Правда, некоторое оживление в ход войны внес назначенный в 247 г. до н. э. главнокомандующим пунов молодой аристократ, энергичный и одаренный карфагенский полководец Гамилькар (кое-кто считает, что правильнее – Адмикар) (ок. 275–227 гг. до н. э.) – отец легендарного в будущем Ганнибала.
…Кстати сказать, карфагенские имена были теофорическими, т. е. с серьезным религиозным значением. Такие имена давались с надеждой на получение особой защиты от гнева богов. Так, имя Гамилькар означало, что его обладателю покровительствует бог Мелькарт…
Нам очень немного известно о его биографии до того, как он вышел на авансцену истории Средиземноморья той поры. Принято считать, что его семья принадлежала к высшей карфагенской знати и возводила свою родословную к одному из спутников Элиссы – легендарной основательницы Карфагена, после трагической гибели обожествленной. Мечтавший о господстве Карфагена во всем Средиземноморье, Гамилькар оказался непримиримым противником Рима. В проримски ориентированной исторической литературе он остался как суровый и жестокий, расчетливый и непреклонный курчавобородый солдат до мозга костей, выросший в условиях постоянных интриг, коррупции, смертельной вражды и отчаянной борьбы за власть, презиравший опасность и веривший только в свое воинское мастерство. При этом он никогда никого не посвящал в свои замыслы, чтобы противник не узнал о них, а его воины не были бы приведены в смятение размышлениями о тех опасностях, какие им предстоят. На долгие 20 лет он, приобретший в ходе боев на Сицилии богатый военный опыт, не только станет лучшим пунийским полководцем, но и получит за стремительные наступательные действия грозное прозвище Барка («Молния»).
…Между прочим, не исключается, что на самом деле прозвище «Барка» отцу Ганнибала дали… классические античные авторы. Первым из них был знаменитый Полибий, который первым обозначил в своих трудах, что среди карфагенских вождей в Первой Пунической войне «величайшим вождем по уму и отваге должен быть признан Гамилькар, по прозванию Барка». Это прозвище могло означать блеск и удар молнии. Скорее всего, оно произошло от блестящей тактики булавочных уколов, применяемой этим выдающимся полководцем против римлян…
Реорганизовав армию, укрепив дисциплину и хорошо обучив пехоту, Барка мертвой хваткой вцепился в клочок оставшейся на Сицилии во власти Карфагена земли, укрепившись на горном плато Эйркте (Эрикс) близ Панорма. Базой ему послужила трудно доступная крепость под названием «Темница», крутым уступом нависавшая над берегом и увенчанная очень высокой башенкой-донжоном. Целых семь лет он удерживал свои позиции, изматывая противника в упорных, жестоких стычках, совершая дерзкие набеги на побережье Южной Италии (особо «полюбились» ему Калабрия и Локрида), не потерпев при этом ни одного поражения. Но и кардинально переломить ход войны ему не удавалось: не хватало не столько полководческих дарований, сколько – военных ресурсов. К тому же оккупированные им горные склоны Эрикса позволяли эффективно защищаться, но не позволяли столь же успешно наступать: выигрывая тактически, Гамилькар проигрывал стратегически.
