Охарактеризовать сущность личности Чингис-хана пытался еще Рашид-ад-дин в специальном разделе своего труда «Повествование о Чингис-хане, относительно его похвальных свойств, душевных качеств, о его избранных обычаях, о прекрасных притчах…». Чингис-хан исповедовал, по словам Рашид-ад-дина, общечеловеческую мудрость, ко времени Чингис-хана, кстати, хорошо разработанную в Китае. У народа, у которого сын не слушается отца, младшие братья – старших, «муж не полагается на свою жену, а жена не следует повелению мужа», «великие не защищают малых, а малые не принимают наставлений от старших», – «у такого народа воры, лжецы и всякие мошенники затмевали солнце на его собственном стойбище». Тот, кто умеет управлять семьей, сможет управлять и государством. «Каждый, кто в состоянии содержать в порядке свой дом, в состоянии содержать в порядке и целое владение», «каждый, кто может так, как это положено, выстроить в бою десять человек, достоин того, чтобы ему дали тысячу или туман». Каждый, вызванный к старшему, отвечает только на то, о чем его спрашивают; тот, кто произнес слово прежде вопроса, может быть и не услышан, «хорошо, если его услышат, в противном случае он будет ковать холодное железо». Хорошо служит тот, кто служит верно и преданно в любых условиях: «Добрым можно назвать только того коня, который хорошо идет и откормленным, и в полтеле, и одинаково идет, будучи истощенным». Начальником достоин быть тот, кто понимает нужды подчиненных, «который сам знает, что такое голод и жажда, и судит по этому о состоянии других» [там же, т. I, кн. 2, с. 259–262].
Все это верно, и сегодня неплохо было бы чаще следовать этому правилу и тем, кто служит, и тому, кому служат.
Чингис-хан полагал, что народами следует управлять с помощью наставлений (билик) и законов (яса).
Все эти общие соображения и методы управления призваны были сделать государство упорядоченным и сильным. Во имя чего? И это, может быть, основной вопрос, когда мы говорим об идеологии Чингис-хана и чингис-хановщине. «Неупорядоченные и безрассудные народы» подлежат подчинению и управлению ими. Он, Чингис-хан, призван сделать это высшими силами, и эти силы подают ему знаки своей милости. «Однажды в молодые годы Чингис-хан встал на рассвете, и в его чубе уже побелело несколько волосков. Приближенные задали ему вопрос: «О счастливый государь, возраст твой не достиг еще порога старости, почему же в твоем чубе появилась седина?» В ответ он сказал: «Так как всевышний Господь пожелал сделать меня главою и старейшиною туманов и тысяч и водрузил бунчук моего благоденствия, то он проявил на мне знак старости, который является знаком старшинства» [там же, с. 262].
Чингис-хан, хан волею Неба, говоря нашими словами, хан милостью Божией Во имя чего действует хан? Во имя того, чтобы члены его уруга, его мужские потомки и их семьи оделись «в затканные золотом одежды», чтобы они вкушали «вкусные и жирные яства», садились на красивых коней и обнимали «прекрасноликих жен». Столь же «красивую жизнь» должны получить те, кто служит хану. «Мои старания и намерения относительно стрелков и стражей, чернеющих словно дремучий лес, супруг, невесток и дочерей, алеющих и сверкающих, словно огонь, таковы: усладить их уста сладостью сахара своего благоволения и украсить их с головы до ног тканными золотом одеждами, посадить их на идущих покойным ходом меринов, напоить их чистой и вкусной водой, пожаловать для их скота хорошие травяные пастбища». Нет ни слова о том, что для этого надо работать. Все это следует взять у «неупорядоченных народов» силой, уничтожая непокорных, ибо «если мы отправляемся на охоту, то убиваем много изюбрей, а если мы выступаем в походы, то уничтожаем много врагов» [там же, с. 261, 263].
Это сравнение военного похода и охоты – не просто метафора. Как лес и степь полны добычи для удачливого охотника, так и окружающие народы – те же лес и степь, где при удачной «охоте» можно добыть все для той жизни, которую ты считаешь для себя идеальной. Хан и его войско, его «мужи» – это охотники, и «величайшее наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить все, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами; в том, чтобы сесть на его хорошего хода с гладкими крупами меринов; в том, чтобы превратить животы его прекрасноликих супруг в ночное платье для сна и подстилку, смотреть на их разноцветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы сосать!»
Можно спорить о том, является ли все это подлинными мыслями Чингис-хана. Но, по словам Рашид-ад-дина, все это «его (Чингис-хана) назидательный рассказ» и его образ мыслей и действий, устрашающий и пугающий, и не случайно Рашид-ад-дин кончает его словами: «Да будет мир над людьми мира!» [там же], ибо, какие бы оговорки мы ни допускали, прав был акад. Б.Я. Владимирцов, которого невозможно даже заподозрить в неуважении к монгольскому народу, что это была идеология разбойничьей шайки и ее главаря.
Л. Гамбис также писал: Чингис-хан «смотрел на оседлые страны – Китай, Иран, как на регионы – источники дохода своей семьи, своей знати и своего народа». По заключению того же Л. Гамбиса, Чингис-хан обладал характером «благородного человека» своей эпохи, если не принимать в расчет «мелочи» – «разрушения и убийства, которые он полагал необходимыми». А так это был человек, преданный друзьям, неумолимый к врагам, человек, который «всегда сохранял ясное понимание величия своей миссии, для которой, как он думал, «он был избран Небом», человек, умеренный в повседневной жизни. Он «унаследовал от своих предков простоту погонщика стад, терпение и хитрость охотника» [Гамбис, с. 5–6].
Историзма в оценке личности Чингис-хана требует и И. Рачневский: «Чингис-хан вошел в историю как беспощадный завоеватель. Его завоевательные походы принесли смерть и гибель бесчисленному количеству людей, уничтожили невосполнимые культурные ценности. Но было бы несправедливо судить Чингис-хана с высоты наших столетий. Его поступки определялись жестокими законами степи, которая не знала жалости к врагу. Его дела вершились в военной области. Своими успехами он был обязан не столько своим воинским дарованиям, сколько искусной политике и своим организаторским способностям» [Рачневский, с. Х-Х1]. Это не мешает автору цитаты отметить, что «его (Чингис-хана. – Е. К.) путь к власти пролегал по трупам» [там же, с. 141].
П. Рачневский отмечает те личные качества Чингис-хана, которые действительно характеризуют его положительно. Это чувство благодарности, например, к Сорган-Шира, спасшему ему, возможно, жизнь, когда он бежал из тайчиутского плена, или забота о детях павших соратников. «Чингис-хан повелел: «За то, что друг Хуилдар на брани живот свой положил, пусть получают сиротское пособие даже и потомки потомков его». Нарин-Тоорилу, сыну Чаган-гоа он сказал: «Твой отец, Чаган-гоа, пал в бою при Далан-Балчжутух от руки Чжамухи, пал, ревностно сражаясь перед моими очами. Пусть же теперь Тоорил, за службу своего отца, получает сиротское пособие» [Сокровенное сказание, с. 166]. Чингис доверял своим сподвижникам, например, Мухали, который в Китае был его личным представителем и в отдельные периоды был вторым после хана лицом в государстве. Он заботился о солдатах; Чан Чуню он говорил: «Я забочусь о моих солдатах, как о своих братьях».
