А Чингис-хан и не искал себе оправданий. А. Борщагов-ский, написавший послесловие к одному из изданий книги И. Калашникова «Жестокий век», вслед за покойным монгольским академиком Ринченом, с которым он имел беседу о Чингис-хане, полагает, что Чингис-хану «открылась страшная тщета собственной жизни, его бессилие победить смерть, перед которой он еще более жалок, чем покорный судьбе нищий пастух». Он предполагает, что разрушенными оказались не только владения сопредельных народов, но и прежде всего личность самого Чингис-хана [Калашников, с. 764–767]. «Нравственная казнь», которую А. Борщаговский приписывает Чингис-хану и которую, кстати, трудно обнаружить и в романе И. Калашникова, и в сентенции Ринчена, за которыми следует А. Борщаговский, – антиисторическая выдумка, которая не находит ни малейшего подтверждения во всем том, что мы знаем о Чингис-хане. У Чингис-хана не было и тени раскаяния в содеянном, он был тверд в том, к чему, как он верил, его призвало Небо, и был последователен в своих действиях до последнего своего часа.
Однако нельзя, как это сделал В. Чивилихин, полагать Темучжина – Чингис-хана «человеком без морали» [Чивилихин, с. 175]. Он руководствовался моралью своего общества, моралью «природных ханов», к числу которых принадлежал. И среди этих принципов имелись и такие (например, верность долгу), которые не вызовут осуждения и сейчас.
Современная монгольская и советская историческая наука исходит из того, «что историческую роль Чингис-хана нельзя оценивать однозначно. Она была прогрессивной в том смысле, что соответствовала объективно-историческому процессу консолидации монгольской народности и формированию единого монгольского феодального государства». Когда же Чингис-хан «встал на путь захватнических войн, его деятельность приобрела реакционный характер». Войны эти оказались губительными и для самой Монголии, они «способствовали разобщению монгольской народности, истощали людские ресурсы Монголии, обусловили длительный политический, экономический и культурный ее упадок в последующие века» [ИМНР, с. 136–137]. «Труды Чингис-хана пропали, – пишет П. Рачневский. – Со времен Чингис-хана Монголия стала монгольской. Но монголы никогда не стали монголами времен Чингис-хана» [Рачневский, с. 184–185]. Да, Чингис-хан объединил разобщенные, враждовавшие между собой татаро-монгольские племена в единое монгольское государство. Но и в данном случае не следует забывать, какой ценой было достигнуто это единство – судьба татар хороший тому пример. Выросшее в войнах и нацеленное на захватнические войны государство Чингис-хана, разросшееся впоследствии до гигантских размеров, мало что принесло самой Монголии. В монгольском произведении, которое некоторые исследователи относят к XIII в., «Сказании об Аргасун-Хуурчи», гонец, прибывший из Монголии к воевавшему в далеких восточных землях Чингису, на его вопрос: «Здоровы ли супруга моя, сыновья и народ мой?» – отвечает:
Супруга твоя и сыновья твои здоровы!
Но не знаешь ты, как живет весь народ твой!
Жена твоя и сыновья твои здоровы,
Но не знаешь ты поведенья великого народа твоего!
Поедает он кожу и кору, что найдет,
разорванным ртом своим.
Всего народа твоего поведенья не знаешь ты!
Пьет он воду и снег, как случится, жаждущим ртом своим.
Твоих монголов обычая и поведенья не знаешь ты!
[Шастина. Образ Чингис-хана, с. 441.]
Войны принесли не только добычу, но и немалые бедствия простым монголам. Источники сообщают о разорении монгольских семей, о безлошадных кочевниках, о продаже монголов в рабство. Обнищание аратов подтверждает «ту истину, что завоевателями и угнетателями чужих народов были не вообще монголы, а только монгольские нойоны» [Мункуев, с. 385]. Тяжек был налог кровью. Лучшие людские силы были посланы за пределы страны на войну и остались за ее пределами, сложив головы на полях сражений или осев на завоеванных землях. Войны Чингиса наводнили Монголию награбленными предметами роскоши и пленными ремесленниками, производящими по преимуществу оружие и все те же предметы роскоши, но не внесли (да и не могли внести!) сколько-нибудь существенных изменений в основу хозяйства монголов – кочевое скотоводство.
Неудивительно, что, когда приблизительно через сто лет после окончания войн завоеванные народы свергли татаро-монгольское иго, монгольский арат оказался живущим почти в тех же условиях, что и в конце XII – начале XIII в. В наследство от Чингис-хана ему осталась только память о его походах и его кровавая слава.
И тем не менее почему бы монголам не называть Чингисхана выдающимся государственным деятелем своего государства? А жителям Средней Азии, Ирана и Кавказа, России не считать его кровавым завоевателем? И даже китайцам не писать о нем как об «объединителе Китая» и выдающемся государственном деятеле и их, китайской, истории?
Как показывает жизнь, писать портрет деятелей такого масштаба, как Чингис-хан, только черной или белой краской невозможно. И в злодействах своих они были масштабны и гениальны. Таков был Александр Македонский: гениальный полководец, стратег и тактик, выдающийся организатор побед – и душитель греческой свободы и демократии. Мужественный, непобедимый воин, рыцарь без страха и упрека – и человек, подозреваемый в отцеубийстве, кровавый палач, не останавливающийся перед пытками, казнями и жестокими расправами над целыми народами, странами и городами (см. [Шифман]).
Таков и Чингис-хан. Еще немало книг будет написано о нем – и научных, и научно-популярных, и романов, – будут созданы кино– и видеофильмы, и всякий раз ученые, писатели и сценаристы будут стоять перед проблемой, как оценить Темучжина – Чингис-хана, и будут решать ее в зависимости от своей национальной принадлежности, своей эпохи, своего характера и даже своих личных симпатий и антипатий. И может быть, прав Л.Н. Толстой в том, что нет величия там, где нет добра и правды, но как еще люди далеки от того, чтобы не только правду, но и добро понимать однозначно. И нередко, касаясь одних и тех же событий, одни возвеличивают героя, а другие оплакивают его жертвы – и те и другие бывают правы.
