Русский уже вытащил из раны нож и спокойно вытирал с лезвия кровь о пиджак старика, когда я сунул ему в ребра дуло своего револьвера. Пока русский стоял на дороге, подняв руки вверх, я отдал револьвер Патрику, а сам спрыгнул в канаву, чтобы помочь жертве. Старик был мертв. Русский, эта бессловесная скотина, глядел на меня, стоявшего на коленях около тела, без каких-либо признаков душевного волнения или раскаяния.
Я забрал нож и часы, затолкал его в кузов грузовика и сел напротив него с револьвером. Мы поехали в комендатуру, чтобы передать его капитану Граббу, но того не оказалась на месте. Мы отвезли пленника в казарму, чтобы с ним поступили согласно советскому закону.
Я втолкнул пленника за шиворот в комнату, где сидели советские командиры, и обвинил его в убийстве, предъявив нож и часы. Один из командиров, назвавшийся администратором (русское слово, точно соответствующее английскому), вышел вперед.
«Вы говорите, что этот человек убил немца?» – спросил он с улыбкой. Я показал ему орудие убийства. Он подошел к одному своему сослуживцу и снял с его фуражки красную звезду, затем приколол ее на грудь убийцы и поцеловал его в щеку! Убийца старика со своей наградой на рубашке выскользнул из комнаты и потерялся среди сотен других людей в казармах. Больше я его не видел».
КОНТРОЛЬ ВОЕННЫХ ЗА ПЕРЕМЕЩЕННЫМИ ЛИЦАМИ
Пытаясь положить конец этой анархии, союзническая военная администрация в каждой зоне Германии была вынуждена ввести радикальные меры. Первым делом она постаралась собрать воедино как можно больше только что освобожденных пленных и подневольных рабочих и посадить их назад под замок – поступок, который вызвал гнев и испуг у многих из тех, чьим единственным желанием было добраться домой в свои страны. Был объявлен строгий комендантский час, который в некоторых районах начинался в 18.00; всякий, кто покидал лагерь ночью, подлежал аресту или даже мог быть расстрелян. Угроза применения силы зачастую становилась единственной эффективной мерой в деле наведения порядка. Например, когда майор А. Дж. Мун встал во главе военной администрации в городе Букстехуде, он немедленно проинформировал население местных центров для перемещенных лиц о том, что каждый, пойманный на мародерстве, будет расстрелян. В результате в этом районе было очень мало беспорядков. Позже, в августе, английская военная администрация в Северо-Западной Германии сделала расстрел мародеров своей официальной политикой. Американская военная администрация в Гессе также предупредила, что каждого, кто будет буйствовать из-за нехватки продовольствия, ждет смертная казнь. Эти объявления и объявления нацистов мало отличались друг от друга, скорее всего, именно некая преемственность между двумя системами власти делала их столь эффективными.
Поскольку было очевидно, что угроза закону и порядку сохранится так долго, пока иностранные заключенные находятся в Германии, союзники приступили к немедленной, насколько возможно, репатриации перемещенных лиц. Было много споров относительно того, кого отправлять в первую очередь. Английские и американские военнопленные и бойцы движения Сопротивления обоснованно притязали на особое отношение. Это перевешивало нетерпение советских властей, требовавших возвращения им своих граждан, особенно потому, что еще тысячи освобожденных пленных союзнических армий задерживались в советской зоне оккупации. Другие доказывали, что в первую очередь нужно отсылать по домам самых неспокойных, чтобы воцарился закон и порядок.
Материально-технические трудности транспортировки людей по разрушенным железным дорогам Европы усугублялись еще и тем, что многие перемещенные лица сами не хотели возвращаться на родину. Многие евреи, поляки и прибалты теперь считали себя лицами без гражданства, и поэтому им некуда было ехать. Другие, особенно русские, украинцы и югославы, не хотели возвращаться: они опасались репрессий по возвращении домой. Многие пережили невообразимые трудности, и, несмотря на конец войны, их, как оказалось, ничего хорошего не ждет.
Пока перемещенные лица ожидали репатриации, их свозили на большие сборные пункты и распределяли группами по национальной принадлежности в лагерях для перемещенных лиц по всей Германии, Австрии и Италии. Это были либо бывшие военные казармы, либо отделенные городские районы. Некоторые лагеря специально построили для перемещенных лиц, иные находились на территориях бывших трудовых или даже концентрационных лагерей. На континенте, где людям отчаянно не хватало крова, союзникам приходилось использовать те здания, которые они смогли найти. Многие бывшие заключенные в смятении проходили процедуру дезинсекции и бритья и оказывались в тех самых концлагерях, из которых они недавно вырвались.
Из официальных отчетов того времени, равно как из многих воспоминаний и дневников, написанных простыми солдатами, явствует, что военные администрации союзников с большей настороженностью относились к перемещенным лицам, нежели к немцам. За прошедшие месяцы они начали бояться возмущения и отчаяния людей, которым было далеко до освобождения – они продолжали жить на чужбине под охраной и подчиняться власти военных. В августе англичане начали набирать полицейских из числа польских перемещенных лиц для поддержания порядка среди их соотечественников, по причине нехватки солдат союзников для контроля, а немецкие полицейские не пользовались уважением. К ноябрю и англичане, и американцы уже рассматривали вопрос о вооружении немецких полицейских в тех районах, где «действия перемещенных лиц представляют собой угрозу». В отчете Объединенной разведывательной комиссии о возможной опасности страхи союзников изложены простыми словами: «Если тяжелые условия зимы повлияют на условия жизни перемещенных лиц, они могут причинить больше неприятностей, чем немцы, поскольку собраны вместе в лагерях и, в отличие от немцев, имеют доступ к некоторому количеству оружия».
В подобных отчетах, возможно, кроется элемент паникерства. Руководитель UNRRA в Западной Германии, безусловно, полагал, что «перемещенные лица, находящиеся в ведении администрации UNRRA, не более известны своим необузданным поведением, чем другие группы населения». Существует огромное количество случайных фактов, свидетельствующих о том, что перемещенных лиц часто обвиняли в мародерстве, хотя на самом деле в этом повинны сами немцы. Официальные отчеты действительно показывают, что уровень преступности еще долго после того, как основная масса перемещенных лиц была отправлена по домам, оставался высоким. Говоря словами одного офицера из военной администрации, «перемещенные лица считались отверженными… абсолютно все беды списывали на их счет». Теперь, когда войне пришел конец, перемещенным лицам грозила опасность заработать репутацию новых врагов.
«КОМПЛЕКС ОСВОБОЖДЕНИЯ»
Учитывая положение, в котором оказались перемещенные лица после своего освобождения, едва удивишься тому, что их первоначальная эйфория вскоре уступила место разочарованию. Одной из первых заметила большие группы перемещенных лиц в Германии Марта Корвин, польский социальный работник, которая, вслед за английской военной миссией, приехала в Бохольт в апреле 1945 г. Согласно ее тогдашним оценкам, многие из этих людей выжили в войну благодаря тому, что «в противовес реальности, которая всегда была чрезвычайно тяжела, часто омерзительна и ужасна, они вызывали в себе воспоминания о своей прошлой жизни до тех пор, пока почти не уверились в том, что, когда их освободят, они окажутся в счастливом и прекрасном мире, который знали до войны. Все их прошлые тяготы забудутся, свобода вернет их в мир, в котором все всегда идет как надо… в рай, все люди хорошие… и все дома прекрасны».
