Конечно, это не единственная история – многие дети почти или совсем не страдали от дискриминации из-за своих отцов. В исследовании, проведенном университетом в Бергене, почти половина опрошенных детей военного времени заявила, что у них не было проблем из-за их происхождения. Однако более чем у половины из них проблемы
были.
В огромном большинстве случаев не нашлось никого, кто заступился бы за этих детей, кроме их матерей, которые зачастую сами становились объектами презрения. Можно только аплодировать смелости французской матери, которая оказала противодействие школьной учительнице, назвавшей ее дочь «немецкой полукровкой», сказав: «Мадам, это не моя дочь переспала с немцем, а я. Когда вы захотите оскорбить кого-то, приберегите это для меня, а не выплескивайте на невинного ребенка».
Глава 15
ЦЕЛЬ МЕСТИ
Месть – это сильно осуждаемый, но плохо понятый аспект непосредственно послевоенного периода. Как бы сильно мы ни критиковали сейчас месть во всех ее проявлениях, важно признать, что она служила осуществлению нескольких целей, не обязательно абсолютно негативных. Для победителей она означала поражение Германии и ее приспешников и рассеивала всяческие сомнения в том, кто теперь держит бразды правления в своих руках. Жертвам Гитлера она возвращала чувство нравственного равновесия, даже за счет отказа от некоторых нравственных устоев. Наконец, для европейского сообщества в целом она явилась выражением фрустрации, которая накопилась за годы нацистских репрессий.
Акты мести, безусловно, давали отдельным людям, равно как и группам населения, ощущение того, что они больше не пассивные наблюдатели событий. Справедливо или нет, но толпы людей, которые вершили самосуд над немецкими солдатами на улицах Праги или бойцами черной бригады на улицах Милана, получали коллективное удовлетворение от своих действий: они не только нанесли удар по фашизму, но и забрали власть назад в свои руки. Аналогично миллионы иностранных подневольных рабочих, освобожденных из плена в Германии, обычно с радостью воровали еду и ценности из домов немцев и время от времени тоже жестоко обращались с немецкими семьями, членов которых они обнаруживали в этих домах. Они видели в этом свое право после нескольких лет существования впроголодь и побоев.
В некоторых регионах Европы, где люди потеряли веру в органы юстиции и порядка своей страны, осуществление мести, по крайней мере, давало им чувство, что какое-то правосудие возможно. В других местах иногда считалось, что менее насильственные формы мести оказывают положительное воздействие на общество. Самая распространенная форма мести в Западной Европе – обривание женщинам голов – в то время считалась способом снизить уровень насилия и вселить в оккупированные города и деревни чувство гордости. И хотя в настоящее время мы находим такие события достойными порицания, нельзя не сказать о том, что они сплотили население и дали ему наконец почувствовать некое могущество. Признание таких фактов не означает, что мы должны простить месть, но не признать их невозможно.
Вопрос о мести после Второй мировой войны всегда считался чрезвычайно спорным и по-прежнему используется в политической игре в настоящее время. Наиболее наглядно это подтверждается неоднократным использованием фиктивной статистики. Были сделаны преувеличенные и эмоциональные заявления людьми, действительно пострадавшими после войны, и определенными группами лиц, желающими извлечь выгоды из этих страданий. Например, авторы в области французского политического права десятилетиями утверждали, что во время и после освобождения члены Сопротивления убили более 100 тысяч людей, подозревавшихся в коллаборационизме, – цифра, равная числу бойцов Сопротивления, убитых во время войны. Истинное число убитых коллаборационистов, вероятно, составляло десятую часть от нее, и только 1–2 тысячи человек можно реально отнести к жертвам актов возмездия. Французские правые энергично пытались отвлечь внимание от своей собственной роли во время войны и, быть может, даже добиться ее оправдания путем подтасовки цифр.
Аналогично немцы, изгнанные из мест своего проживания в конце войны, часто делают преувеличенные заявления о самых известных зверствах, которые имели место в Восточной Европе. Они говорят, что в Ауссиге были убиты 2 тысячи гражданских лиц, а в тюремном лагере в Ламсдорфе – 6500 человек (тогда как на самом деле цифры с большей вероятностью составляют 100 и 1500 человек соответственно). Определения вроде «геноцид» и «холокост» намеренно используются в попытке возвратить Германии ореол жертвы. А чтобы крепко вбить это в головы, самые страшные рассказы повторяются снова и снова, несмотря на то что некоторые из них не более достоверны, чем слухи. Такие преувеличения не нужны и приводят к обратным результатам: настоящие цифры и поддающиеся проверке рассказы и так ужасны, чтобы их еще приукрашивать вымыслом.
Не в пользу общества тот факт, что историки иногда не подвергали сомнению эти утверждения то ли из-за недостатка материала из авторитетных источников, то ли в некоторых случаях из-за того, что преувеличения, как оказалось, соответствуют нашим собственным политическим взглядам. Это проблема является камнем преткновения послевоенной истории, равно как и истории самой Второй мировой войны. Другой пример: в настоящее время регулярно печатают книги и статьи, в которых утверждается, что во время бомбардировки Дрездена в 1945 г. погибли 100 тысяч человек. Однако большинство самых уважаемых за последние 10–15 лет источников, включая официальную правительственную комиссию Германии в 2009 г., указывают около 20 тысяч человек. Вопрос о таких преувеличениях будет снова и снова возникать в следующих главах.
Однако если некоторые люди преувеличивают размах послевоенного мщения, то иногда верно и обратное. Многие евреи энергично уверяют, что случаи мщения на самом деле были исключительными событиями после войны. «Мы не могли мстить, иначе мы опустились бы до их уровня, – заявляет Берек Обуховски, освобожденный в Терезиенштадте. – Сомневаюсь, что среди людей, доживших до конца войны, найдется процентов пять, которые мстили немцам». Даже в то время евреи делали подобные заявления. «Мы не хотим мстить, – сказал Залман Гринберг в речи, обращенной к своим соплеменникам-евреям в Дахау в конце мая 1945 г. – Если бы мы начали мстить, это стало бы означать, что мы упали до уровня этики и морали немецкой нации за эти прошедшие десять лет. Мы не способны убивать женщин и детей! Мы не способны сжечь миллионы людей! Мы не способны уморить голодной смертью сотни тысяч!»
Большинство историков соглашались с такими утверждениями: месть была дорогой меньшинства. Солдаты, партизаны и бывшие узники во многих уголках Европы демонстрировали поразительную выдержку, и власть закона была более или менее не затронута. В Норвегии и Дании, например, после войны было очень мало насилия. Но даже в тех странах, которые, в отличие от других регионов к югу и востоку от них, не пережили физическое и нравственное уничтожение, случаи мести все же были, особенно это касалось женщин, которые спали с немецкими солдатами. Тот факт, что эта месть проявлялась в относительно мягкой форме, не отменяет ее.
Также верно и то, что евреи, вероятно, гораздо менее виновны в мщении, чем любая другая группа людей в послевоенной Европе. Но те, кто все же выбрал для себя путь мести, воспользовался ею от души; доходило до того, что люди были готовы рисковать и своей собственной жизнью, и жизнями невинных людей. Доктор Гринберг столь убедительно говорил об этом в своей речи в Дахау, отмечая, что желание отомстить очень даже бытовало среди евреев. И, насколько нам известно, это желание осуществлялось в Дахау как узниками лагеря, так и американскими войсками.
