В течение 1941 и 1942 гг. 12 тысяч украинских полицейских близко познакомились с тактикой, которую применяли нацисты для убийства свыше 200 тысяч волынских евреев. Как коллаборационисты они участвовали в планировании операций: успокаивали местное население, внушая ему ложное чувство безопасности. Их же, в свою очередь, использовали для внезапного окружения еврейских деревень и поселений; они даже участвовали в некоторых расстрелах. Убийства евреев явились прекрасной школой для того, что последовало дальше.
В конце 1942 г., когда впервые стало очевидно, что власть немцев ослабевает, те же украинские полицаи стали массово дезертировать. С оружием в руках они присоединялись к новой вооруженной партизанской группе ОУН – Украинской повстанческой армии (УПА). Умение, приобретенное при нацистах, они теперь использовали для продолжения кампании против своих этнических врагов – не только немногих оставшихся в регионе евреев, но и его большого польского населения.
Массовые убийства поляков начались в тех же самых регионах, где украинские полицаи уничтожали евреев, – на Волыни. Существовало много причин, по которым здесь начались этнические чистки. Эта местность изобилует обширными лесами и болотами и очень подходит для партизанской деятельности. Отдельные польские общины были гораздо хуже защищены, чем в других местах; но предыдущие акции против евреев, безусловно, сыграли свою роль. Запреты уже были сняты, а молодые украинцы научились убивать, натренировавшись в массовых убийствах. В конце 1942 г. они приступили к зачистке региона, относительно свободные и от внешних, и от личных сдерживающих факторов.
В ходе жестоких массовых убийств за последующие несколько лет польские общины были вырезаны полностью – от стариков до новорожденных младенцев. Деревню Олексейту, например, сожгли в 1943 г. на Пасху во время операции, специально нацеленной на насаждение террора среди польского населения. В селе Высоко-Выжне дети оказались запертыми в католической церкви, которую подожгли. В селе Воля-Островека все польское население было собрано на школьном дворе. Пока мужчин по пять человек уводили в близлежащий сарай, чтобы зарубить, женщин и детей согнали в школу, которую затем взорвали с помощью ручных гранат, после чего подожгли.
В деревне Подкамень ночные налеты на отдаленные фермы и хутора заставили селян покинуть свои дома. Сначала они спали в поле, во избежание неожиданных нападений, но в конце концов нашли прибежище в местном монастыре. Однако 12 марта 1944 г. монастырь осадили войска УПА. Кроме нескольких человек, которым удалось спастись, выпрыгнув из окон, все, включая монахов, были перебиты. Их тела развесили вокруг монастыря ногами вверх как предупреждение остальным полякам о том, что их ждет, если они останутся в этом регионе.
Это всего лишь несколько примеров, иллюстрирующих насилие на национальной почве в польских деревнях в 1943–1944 гг. По сообщениям не только польских, но и немецких и советских источников, украинские партизаны обезглавливали, распинали, расчленяли, потрошили свои жертвы и часто выставляли тела напоказ, сознательно стремясь вселить ужас в оставшихся поляков. Они сжигали дома и церкви, разрушали до основания деревни и разграбляли все, что попадалось под руку. Это происходило на всей территории Восточной Польши и Западной Украины. Украинцев, которые пытались укрыть своих соседей-поляков, тоже убивали.
Даже сообщения самой УПА подтверждают намерение истребить поляков так же, как ранее евреев. Во многих районах им это удалось. Один из командиров УПА Дмитро Клячкивский советовал своим подчиненным «ликвидировать все мужское польское население от 16 до 60 лет» и распорядился «деревни, расположенные в лесах и около лесов, уничтожить до основания». Командир соединения УПА «Завыхост» Юрий Стельмащук признал, что ему отдали приказ на «тотальное физическое уничтожение польского населения во всех западных районах Украины. Выполняя его, бойцы нескольких объединенных банд УПА убили более 15 тысяч поляков в августе 1943 г.».
В ответ на такие события некоторые местные поляки начали организовывать собственные вооруженные отряды с целью самообороны. Польское подполье, оказывавшее сопротивление оккупантам, выделяло средства на защиту польского населения от У ПА. Некоторые волынские поляки шли к немцам в полицаи, чтобы иметь возможность отомстить. Естественно, немцы были только рады завербовать их. Вот так, по иронии судьбы, пошла новая волна коллаборационизма во имя контроля над
бывшимипредателями, которые теперь скрежетали зубами от бешенства. Когда в 1944 г. пришли Советы, многие поляки вступили в Красную армию или НКВД – опять-таки с целью отомстить за все свои страдания. Украинские деревни сжигались, тысячи украинских крестьян истреблялись в официальных и неофициальных карательных акциях за действия УПА.
Украинские партизаны использовали эти акции как средство для оправдания впоследствии своих нападений на поляков и польские деревни. Таким образом, ситуация вступила в порочный круг. За последний год войны и вскоре после нее весь этот регион был охвачен настоящей гражданской войной. Начавшись на Волыни, она распространилась в Еалицию и Центральную Польшу. Поляки и украинцы массово убивали и жгли деревни друг друга с куда большим воодушевлением, чем во времена оккупации. Вальдемар Лотник – польский партизан – описал этот конфликт сурово:
«В предыдущие ночи они убили семь человек; в ту ночь мы убили их шестнадцать человек… Через неделю украинцы ответили тем, что уничтожили целое польское поселение: поджигали дома, убивали тех жителей, которые не смогли убежать, и насиловали женщин, которые попадали к ним в руки. Мы отплатили тем, что напали на еще более крупное украинское село, и на этот раз двое или трое из нашего подразделения убивали женщин и детей… Украинцы, в свою очередь, отомстили тем, что уничтожили село, в котором жили пятьсот поляков; пытали и убивали всех, кто попадал к ним в руки. Мы в ответ ликвидировали две их большие деревни… Так размах боевых действий нарастал. Каждый раз убивали все больше людей, сжигали все больше домов, насиловали все больше женщин. У мужчин очень быстро снижается чувствительность, и они убивают, словно больше ничего не умеют».
Именно исходя из этого контекста следует рассматривать массовое убийство жителей деревни Завадка-Мороховска. Иначе легко можно прийти к ошибочным выводам о том, что в Завадка-Мороховске произошло хладнокровное, чисто польское во имя этнической чистки, преступление. Однако обнаруживается, что подразделения, осуществлявшие эту резню, накануне понесли потери во время нападения бойцов УПА. Таким образом, преступление уже не кажется столь хладнокровным. А если двинуться еще дальше и увидеть, что некоторые из участников бойни были ветеранами гражданской войны между поляками и украинцами на Волыни, месть вообще приобретает веский мотив. Эти обстоятельства никоим образом не оправдывают то, что произошло в Завадка-Мороховске в 1946 г., или нападения на любую другую из украинских деревень, расположенных на юго-востоке Польши, но они отчасти объясняют их.
Даже по самым скромным подсчетам, около 50 тысяч польских гражданских лиц были убиты украинскими партизанами на Волыни и от 20 до 30 тысяч – в Галиции. В общем же итоге во время гражданского конфликта в приграничных районах были убиты до 90 тысяч поляков. Число погибших украинцев тоже исчисляется тысячами, но, поскольку поляки не включали этот конфликт в разработанный план геноцида, украинцы понесли гораздо меньшие потери, чем уничтожили сами, – возможно, всего 20 тысяч. Как и во многих других регионах, эти цифры сомнительны и являются предметом неутихающих споров между польскими и украинскими историками на тему того, кто имеет право считать себя жертвой. В каком-то смысле абсолютные цифры, фактически, не имеют значения – достаточно зафиксировать, что происходила яростная гражданская война, и с обеих сторон погибли тысячи людей. Но в другом смысле они чрезвычайно важны, особенно в обстановке, когда национализм снова поднимает голову в Европе. Украинцы, естественно, не хотят признавать роль ОУН и УПА как организаций, начавших цикл насилия. Пытаясь минимизировать число погибших поляков, они периодически искажают цифры. Некоторые поляки, с другой стороны, размахивают статистическими данными, как оружием, в историографическом пересмотре самой гражданской войны. В такой напряженной атмосфере маловероятно достижение какого-либо соглашения.
