Вызрело негативное восприятие патриотизма, гордости от принадлежности к своей стране. «Целились в самодержавие, а попали в Россию». Интеллигенция 1985 г. — дети самозабвенных героев войны, усмотрела в патриотизме лишь патриархальность и оправдание заскорузлости.
Те, кто усматривает в патриотизме реликт патриархального общества, просто плохо знает Запад — проявления национальных чувств и патриотизма французов, неистребимая верность англичан своей стране, стойкая направленности немецкого сознания на защиту национальных интересов, впечатляющая испанская гордость, повсеместная итальянская солидарность и наиболее впечатляющий — американский опыт: вывешивание государственного знамени на своих домах, пение государственного гимна перед началом сакрального действа в любом молитвенном доме, в церкви любого вероисповедания и т. п. Всюду в мире как непреложные условия жизнедеятельности существует общественное проявление любви к стране своего языка, неба, хлеба и детства. И основная часть российской интеллигенции всегда соединяла в себе два начала — знание Запада и любовь к своему отечеству.
ФИНАЛ «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»
Горбачев воспользовался полетом молодого немца Руста на Красную площадь и сменил военное руководство страны. На пост министра обороны он назначил недавнего командующего Дальневосточным военным округом генерал-лейтенанта Язова — в обход многих, более заслуженных военных. Язов отличался только тем, что своим назначением был обязан лично молодому Генеральному секретарю. В переговорах по военным вопросам с Соединенными Штатами Язов выступал в связке с начальником Генерального штаба маршалом Ахромеевым. По оценке посла Мэтлока, «на протяжении следующих двух-трех лет связка Язов-Ах-ромеев (две очень отличные друг от друга личности, о них трудно говорить как о команде) служили Горбачеву отменно… Они стремились задушить свои личные взгляды и угождать Горбачеву как главенствующей политической власти страны. Несомненно, они хотели бы следовать политике, популярной в среде советского военного истэблишмента — но, когда Горбачев решал следовать очень отличным курсом, они поддерживали его, сдерживая потенциальные горячие головы среди военных, готовых выйти из-под контроля».
После замены руководства вооруженными силами СССР, Горбачев сумел в декабре 1988 г. объявить в ООН об одностороннем сокращении советских войск на полмиллиона. Он сумел преодолеть сопротивление военных — лишь неделей ранее высшие военные чины в СССР, включая начальника Генерального штаба маршала Ахромеева, настаивали, чтобы сокращения были только двусторонними.
Установленные дружеские отношения с Рейганом, Бушем, Тэтчер, Колем, Миттераном и другими западными лидерами укрепляли в Горбачеве то чувство, что на Западе его понимают лучше. Фактом является, что в 1989 г., когда трон под Горбачевым зашатался в самом Советском Союзе, Генеральный секретарь купался в лучах всемирной славы — он посетил Лондон в апреле, Бонн в июне, Париж в июле, Хельсинки в октябре, Рим в ноябре.
Американский посол в Москве Джек Мэтлок все более приходил к мнению, что «Горбачев не знает, куда направляться…. Он привел в действие политические силы, не представляя себе при этом, какой должен быть финальный результат… Я не мог понять его стратегии в решении экономических и национальных проблем — именно тогда, когда они приближались к кризисному пику. Увеличивались доказательства того, что его понимание этих проблем было ошибочным». Уже в 1989 г. Мэтлок пришел к выводу, что Горбачев едва ли «доберется» до окончания своего срока в 1994 г. Чтобы реализовать открывшиеся возможности, американцам нужно было спешить.
* * *
Уже весной 1985 г. Горбачев объявляет о шестимесячном одностороннем моратории на развертывание ракет средней дальности действия в Европе; если американцы согласятся на аналогичные действия, мораторий превратится в постоянный. Через десять дней Горбачев предложил мораторий на все испытания ядерного оружия.
Важно: Советский Союз в лице Горбачева впервые молчаливо согласился с тем, что внутренняя ситуация в стране может быть предметом американо-советских обсуждений. «Они (Рейган и Горбачев) продемонстрировали согласие в важности разрешения гуманитарных проблем в духе сотрудничества».
Почему не внутриамериканские проблемы? Не проблемы прав человека в мире вообще? Кто дал с советской стороны сигнал? Да и сам характер уступок не мог быть санкционирован никем, кроме Горбачева. В ответ на традиционные американские обличения поведения СССР в Афганистане Горбачев отвечал не стандартными обвинениями США в поддержке моджахедов, а выражением обеспокоенности по поводу того, как следовало бы решить афганскую проблему в целом, включая вывод советских войск. Это было новое, и для американцев многообещающее. Советский лидер не стал их обличать за поставку «стингеров» моджахедам типа Усамы бен Ладена, убивающих советских летчиков. Он скромно стал обсуждать пути советского отступления, не прося взамен хотя бы приостановки американского вооружения противостоящей стороны в Афганистане. Чудны дела твои, Господи…
В результате одно искаженное мировоззрение сменило другое. После Женевской встречи Горбачева с Рейганом сложилась парадигма, практически нетронутой оставшаяся до 1991 г. Судите сами. Президент Рейган заявил Генеральному секретарю Горбачеву, что Советский Союз должен смириться с американской идеей Стратегической оборонной инициативы (SDI), сократить свои стратегические вооружения, уступить во всех региональных конфликтах, признать свою неправоту в области гражданских прав — и только тогда Соединенные Штаты, возможно, пойдут на нормализацию двусторонних отношений.
…Не менее активны были антисоветские действия политики Рейгана в Восточной Европе. Любые трещины в отношениях между социалистическими странами брались государственным секретарем Шульцем на вооружение. В декабре 1985 г. он «прощупал» потенциал отхода от СССР Румынии, а затем Венгрии, где «давление социализма начало ослабевать». Любезничавший с Шульцем Янош Кадар не знал тогда о записях государственного секретаря: «Кадар безнадежно измаран подавлением венгерского восстания 1956 года… Венгрия нуждается в новом поколении лидеров. Кадар хотел посетить Соединенные Штаты, но мы согласны были лишь с увеличением числа венгров, выезжающих в США. Я обсуждал нашу политику в отношении Восточной Европы с коллегами и решил отныне оказывать более твердый нажим с целью изменить курс этих стран». Шульц назвал свой курс здесь «политикой эрозии. Мы хотели сделать невозможным для Советского Союза получать нечто полезное из Восточной Европы».
На фоне женевских любезностей это было лицемерием большого калибра. Тот же Шульц никогда не упускал возможности укорить Горбачева и его команду — в случае поддержки Советским Союзом любого из недружественных Америке режимов и стран. Такую манеру ведения дел трудно назвать даже «двойным стандартом», американцы подрывали зону влияния СССР без зазрения совести — как дело своей чести.
Но почему молчал Горбачев? Ведь его молчание оборачивалось поражением его страны и гибелью ее граждан. Советская Россия еще не готова была принимать как «последнее слово» каждое выражение молодого генсека. На заседании Политбюро, посвященном Женеве, член Политбюро Владимир Щербицкий скептически оценил результаты встречи. Не менее важно было то, что глава Генерального штаба Советской Армии маршал Ахромеев выразил сомнения относительно итогов Женевской встречи. А Горбачев с этих месяцев начал упиваться фразой «новое политическое мышление». Под этим лозунгом он сделает много такого, о чем сам будет впоследствии жалеть.
