Иван Грозный так и остался для мудраков кровопийцей, а в сказаниях народа — очень добрым царем. Историк Ключевский, исходя из этого примера, делает такой вывод: вот, дескать, русский народ — очень незлобивый народ. Но это не так. Русские в своей ярости жестоки и злы. Но у раба-русского не может не вызвать добрых чувств раб-царь, царь — раб своего народа.
Идею о том, что русские — рабы своего царя, своего государства, не могут понять наши мудраки. Упорство русских при защите своего Отечества они объясняют боязнью царя или государства. Это и понятно: ведь мудрак все мерит на свой аршин, царя и государства страшно боится, так как не хочет им служить. Мудрак обычно говорил: «Россияне потому так упорно защищались, что иначе царь их убил бы!» — не задумываясь, что человеку в принципе все равно, кто его убьет, враг или свой царь. Но в России царю как таковому не служили — служили Отечеству.
В 1980 году вышло первое издание замечательной книги Ф.Ф. Нестерова «Связь времен». Многие из приведенных выше примеров взяты из нее. И хотя я согласен не со всеми выводами Нестерова, но его книгу считаю поистине замечательной. Не для мудраков.
Для обоснования того, что русские служили не царю, я приведу пример, также заимствованный из книги Нестерова.
С 21 сентября 1609 года по 3 июня 1611 года армия польского короля Сигизмунда осаждала Смоленск. За время осады рухнуло Московское государство: в 1610 году Василий
Шуйский был свергнут, бояре впустили в Москву польское войско гетмана Жолкевского и отправили в стан Сигизмунда посольство, чтобы просить его сына, королевича Владислава, на русский трон. Сигизмунд согласился, но потребовал от послов сдачи Смоленска. Послы, передав его слова смолянам, поставили их в сложное положение. Совершенно неожиданно им пришлось решать, продолжать оборону или впустить в Смоленск Владислава с польским войском. Смоляне согласились впустить Владислава как русского царя, но не как польского королевича, сопровождаемого польскими ратными людьми. Но на этом настаивает Сигизмунд, таково его последнее условие.
Над Смоленском уже не было верховной власти, церковь освободила всех от клятвы верности низложенному царю, смоляне с крепостных стен видели пленного Шуйского в королевском лагере на пути в Варшаву. Так что некому было «казнить их казнью» за сдачу города. Многие русские города признали Владислава царем, и поляки на этом основании называли жителей Смоленска изменниками. Смоленск — ключ к Москве, но зачем хранить ключ, когда сбит замок? К тому же город в течение года выдержал осаду, горел от раскаленных польских ядер, жители страдали из-за отсутствия соли и были поражены каким-то моровым поветрием. Превосходство польской армии было настолько очевидным, что падение крепости было лишь делом времени, так как ждать помощи не приходилось, а условия сдачи были милостивыми. Пришло время подумать о жизни женщин и детей и прекратить бессмысленное кровопролитие. Дети боярские, дворяне и стрельцы колебались, не знали, какой дать ответ, воевода молчал, архиепископ безмолвствовал. Черные люди посадские, ремесленники и купцы настояли на обороне Смоленска. Русскому посольству во главе с митрополитом Филаретом представители Смоленска, дети боярские и дворяне, разъясняли, что хотя поляки в город и войдут, но важно, чтобы их, смолян, в этом вины не было. Поэтому они решили: «Хотя в Смоленске наши матери и жены, и дети погибнут, только бы на том стоять, чтобы польских и литовских людей в Смоленск не пустить».
После такого ответа поляки пошли на приступ. Взорвав башню и часть стены, они трижды пытались ворваться в город, но безуспешно, после чего возобновили правильную осаду, днем и ночью засыпая Смоленск ядрами. Потом снова шли на штурм крепости, снова отступали, палили по стенам и башням из пушек, снова вели подкопы и взрывали укрепления и так в течение целого года. К лету 1611 года число жителей сократилось с 80 до 8 тысяч, а оставшиеся в живых дошли до последней степени телесного и душевного изнурения. Когда 3 июня королевская артиллерия, сосредоточив весь огонь на отстроенном недавно участке крепостной стены, разрушила его полностью и войско Сигизмунда вошло, наконец, в город через образовавшийся пролом, оно не встретило сопротивления: те смоляне, которым невмоготу было видеть над Скавронковской башней польское знамя, заперлись в соборной церкви Богородицы и взорвали под собой пороховые погреба (по примеру сагутинцев, замечает польская хроника); другим уже все было безразлично: безучастно смотрели они на входящих победителей, Сигизмунду передали ответ пленного смоленского воеводы Шеина на вопрос о том, кто советовал ему и помогал так долго держаться: «Никто особенно, никто не хотел сдаваться». Эти слова были правдой. Одного взгляда на лица русских ратных людей было довольно, чтобы понять, что брошенное оружие не служило просьбой о пощаде. Русские не испытывали ни страха, ни надежды, только безмерную усталость. Им уже нечего было терять. Никто не упрекнул бы Сигизмунда, если бы он предал пленных смерти: не было капитуляции, не было условий сдачи, никто не просил о пощаде. Сигизмунд, однако, не захотел омрачать бойней радость победы и разрешил всем, кто не хочет перейти на королевскую службу, оставив оружие, покинуть Смоленск. Ушли все, кто еще мог идти. Пошли на восток от города к городу по истерзанной Смутой земле, тщетно ища приюта, питаясь подаянием Христа ради. Когда добрались до Арзамаса, местные земские власти пытались было поселить под городом нищенствующих дворян и детей боярских, да арзамасские мужики не захотели превращаться из черных крестьян в крепостных и прогнали новоявленных помещиков дубьем.
Эти странники с гноящимися под драным рубищем ранами, с беззубыми от цинги ртами еще не знали, что пролитая кровь, смерть товарищей, гибель семей не были бесцельной, бессмысленной жертвой. Они выполнили долг перед государством как смогли, но где оно, их великое государство? Без малого восемьсот верст прошли они, но на своем скорбном пути видели лишь одну и ту же мерзость запустения. Защитники Смоленска не могли и подумать, что истинными победителями остались они.
Однако это было именно так. Польская и литовская шляхта, уставшая от долгой осады, сразу же после взятия города разошлась по домам, несмотря на все уговоры и посулы короля. Сигизмунд с одними наемниками был не в состоянии продвинуться дальше в глубь России и оказать существенную помощь засевшему в Москве польскому войску. Восстановив укрепления и оставив в смоленской крепости гарнизон, он был вынужден вернуться в Варшаву. В России зарождалось народное движение за освобождение Москвы и восстановление Московского государства. Нужно было время, чтобы оно разрослось и набрало силу. Верный Смоленск и послужил ему надежным щитом.
Истории, как правило, не свойственны театральные эффекты. Ее герои, вышедшие на сцену в первом действии драмы, обычно не доживают до заключительного. Смоляне стали исключением. Неисповедимыми путями пришли они в Нижний Новгород именно тогда, когда Минин бросил свой клич. Смоляне первыми откликнулись на его призыв и образовали ядро народного ополчения. В его рядах они с боями дошли до столицы, где у Новодевичьего монастыря и Крымского моста отражали последний, самый сильный натиск войска гетмана Ходкевича, прорывающегося к осажденному в Кремле и Китай-городе польскому гарнизону. Наконец среди пылающей Москвы на Каменном мосту смоляне во главе с Пожарским приняли капитуляцию королевских рот, выходящих из Кремля через Боровицкие ворота.
