На исходе польской кампании Гитлер дает указание Кейтелю: «Жестокость и суровость должны лежать в основе расовой борьбы для того, чтобы освободить нас от дальнейшей борьбы с Польшей». Чуть позже он заявил: «У поляков должен быть только один господин – немец. Не могут и не должны существовать два господина рядом, поэтому все представители польской интеллигенции должны быть уничтожены. Это звучит жестоко, но таков закон жизни».
[68]
Но Гитлер не только говорил, а и действовал. По сведениям Д. Толанда: «К середине осени (1939 г. – Ю. М.) были ликвидированы три с половиной тысячи представителей польской интеллигенции, которых Гитлер считал «разносчиками польского национализма». «Только таким путем, – утверждал он, – мы можем заполучить необходимую нам территорию. В конце концов, кто сейчас помнит об истреблении армян?» Террор сопровождался безжалостным выселением более миллиона простых поляков с их земель и размещением там немцев из других частей Польши и Прибалтики. Это происходило зимой, и при переселении от холода погибло больше поляков, чем в результате казней.
[69]
Ну и как же такой вопрос может обойтись без Геббельса? Он писал:
«Нам не нужны эти народы, нам нужны их земли… Суждение фюрера о поляках – уничтожающее. Скорее звери, чем люди, совершенно тупые и аморфные… На поляков действует только сила. В Польше уже начинается Азия. Культура этого народа ниже всякой критики. Только благородное сословие покрыто тонким слоем лака. Оно – душа сопротивления. Поэтому его надо убрать… Фюрер полностью разделяет мою точку зрения на еврейский и польский вопрос… Польская аристократия заслужила свою гибель… Вермахт обращается с польскими офицерами слишком мягко… Поляки этого не понимают. Я приму меры».
[70]
Вот вам и мотивы. Разве немцы их скрывали? Они налицо: Польши нет и никогда не будет, для этого нужно уничтожить интеллигенцию и, в ее числе, офицеров.
Поэтому когда немцам под Смоленском попали в руки лагеря с польскими военнопленными офицерами, да еще и числящимися за СССР, то им просто грех было упускать такой случай…
А то, что геббельсовцы мотива расстрела поляков немцами совершенно не рассматривают, является доказательством того, что дело не расследуется – оно фальсифицируется.
Разделение пленных на три категории.
В «Катынском детективе» я обращал внимание на место преступления в Катыни как на почерк немцев, но со времени написания той книги бригада Геббельса накопала (в том числе и в полном смысле этого слова) много других данных, и место преступления как почерк преступника отодвинулось на второе место, в связи с чем о нем мы поговорим ниже. Но прежде, чем говорить о почерке, необходимо обширное введение в курс дела.
Вспомним, что в сентябре‑октябре 1939 г. в руки СССР сначала как интернированные, а с ноября 1939 г., после объявления правительством Польши в эмиграции войны СССР, как военнопленные попали до десятка тысяч офицеров армии бывшей Польши и чуть меньше жандармов, полицейских, разведчиков, тюремных работников и т. д. Весной 1940 г. они были разделены на три части.
Первая часть – преступники – была арестована, осуждена, часть осужденных, получивших сроки, отправлена в исправительно‑трудовые лагеря, а приговоренные к расстрелу расстреляны в тюрьмах Смоленска, Харькова и Калинина и там же и похоронены. Судя по тем данным, что геббельсовцы невзначай сообщают, расстрелянных было от сотни до несколько сот в каждой из означенных тюрем, а в сумме их было вряд ли больше, нежели 1000 человек. Об этом не пришлось бы гадать, если бы геббельсовцы не уничтожали в архивах России дела по этим преступникам, а опубликовали их.
Вторая часть, которая должна была обозначать польских военнопленных для немцев и общественности – около 400 офицеров (без поступивших впоследствии из Литвы и Латвии) – в конце концов оказалась в лагере военнопленных в Грязовце, откуда и поступила в 1941 г. на формирование армии Андерса. Тут надо понимать, что и немцы, и весь мир знал, что СССР должен был иметь военнопленных, вот он их и имел в Грязовце – они переписывались с родными, из Грязовца возвращались в Германию польские офицеры немецкой национальности, и никто не мог упрекнуть СССР, что он совершил недружественный акт по отношению к Германии и отпустил этих поляков на свободу.
Самая большая часть армейских офицеров и жандармов с полицейскими попала в руки немцев вот каким путем. Я уже писал, что Польша от имени своего правительства в Лондоне объявила войну СССР и начала силами подчиненной себе Армии Крайовой боевые действия. Выпускать поляков на свободу в таких условиях было нельзя. Союзники против немцев войны почти не вели, и все склонялось к тому, что они и дальше будут ее затягивать, подкармливая польское эмигрантское правительство. Вставал вопрос: что с этими офицерами (возможными кадрами Войска Польского на случай, когда немцы нападут на СССР) делать? Выход был найден: решением специализированного судебного органа – Особого Совещания при НКВД СССР – подавляющая масса польских офицеров была признана социально опасной и направлена в исправительно‑трудовые лагеря ГУЛАГа на сроки от 3 до 8 лет.
Тут может быть непонятно – какой смысл в переводе из одного лагеря в другой?
В лагерях военнопленных Управления по делам военнопленных и интернированных (УПВИ) НКВД они были военнопленными, а, согласно женевским конвенциям, офицеров вообще нельзя было заставлять работать, а унтер‑офицеры могли использоваться как надсмотрщики за работой военнопленных солдат. Особое Совещание, признав их социально опасными, делало из них простых заключенных, которые от работы отказаться не могли. Но и не это – главное, главное, что пребывание польских офицеров в лагерях получило какой‑то осмысленный срок, а не бессрочность, как в ситуации, которую создало эмигрантское правительство Польши. Кроме этого, как осужденных, поляков легко было и амнистировать. Т. е. в случае международного скандала с немцами им можно было объяснить, что тот или иной офицер, обнаруженный немцами на свободе, на самом деле не выпущен из лагеря военнопленных, а является преступником, который отсидел свой срок наказания в Главном управлении лагерей (ГУЛАГе) НКВД и теперь на свободе по закону. СССР находил выход из положения, которое создали трусливые подонки польской правительственной шляхты.
Но вам, судьям, следует отметить, что после рассмотрения его дела на Особом Совещании военнопленный исчезал из отчетности УПВИ, переставал быть военнопленным и попадал в отчетность ГУЛАГа как заключенный, лишенный, естественно, права переписки, поскольку окруженному враждебными государствами СССР отнюдь не улыбалось объяснять различным комиссиям, на каком основании военнопленные стали заключенными, отбывающими наказание. В этом плане характерно место пребывания этой части пленных – Смоленская область. До решения Особого Совещания они все находились в лагерях военнопленных на востоке от Смоленска, а когда они стали заключенными, то их как бы подвезли на запад, к границе с бывшей Польшей. Само собой, что если бы СССР решил их расстрелять, то их, посадив в вагоны, вывезли бы за Урал и расстреляли в таком месте, в котором их и через 100 лет не нашли бы. А под Смоленском они были на виду: форму им оставили, конвой, что в УПВИ, что в ГУЛАГе, одинаков – поди разберись, заключенные они или военнопленные? А то, что они работают, тоже имело объяснение – пленного офицера нельзя заставить работать, но сам он работать мог, если хотел. Польский офицер немецкого происхождения Р. Штиллер, отправленный в 1941 году в Германию, писал в своем отчете в гестапо о пребывании в советских лагерях для военнопленных в Козельске и Грязовце: «Питание вначале было совершенно хорошим, правда, ухудшилось вместе с заполнением лагеря; во время финской кампании оно было неудовлетворительным и весной снова улучшилось». В Грязовце: «Размещение и питание можно назвать хорошим. Питание – даже слишком хорошим для тех, кто добровольно изъявил желание работать на строительстве дороги, что мы, немцы, делали все без исключения».
[71]
