Видимо, по этим же причинам и международная комиссия врачей в 1943 г. не посчитала возможным дать судебно‑медицинскую характеристику давности захоронения (расстрела) польских военнопленных, и в своих выводах они указывали лишь на то, что состояние трупов не противоречит дате расстрела в 1940 г., которая установлена только на основании документов, обнаруженных при трупах. Такую же позицию занимали и эксперты ПКК. В законченном в 1947 г. отчете эксперта ПКК М. Водзиньского о проведенной судебно‑медицинской экспертизе констатировалось, что точно датировать смерть по состоянию гнилостного распада невозможно (на основании комплекса доказательств он принимал дату конец марта – начало мая 1940 г.). Судебно‑медицинские эксперты комиссии Н. Н. Бурденко взяли на себя ответственность и на основании степени развития трупных явлений указали на давность расстрела – «около 2 лет тому назад». При этом совершенно неясным остается вопрос о том, как эксперты под руководством В. И. Прозоровского учитывали (и учитывали ли вообще) факторы, влияющие на процесс развития поздних трупных явлений (например, состав почвы, ее влажность и температура, ранее, в 1943 г., проведенное извлечение трупов на воздух и длительность их пребывания на воздухе, плотность уложения массы тел, глубину захоронения и многие другие факторы). С учетом того, что и в настоящее время эти закономерности не известны в той степени, чтобы дать столь точный ответ, как это сделали эксперты комиссии Н. Н. Бурденко, можно однозначно признать научно необоснованным вывод судебно‑медицинских экспертов в 1944 г. о времени расстрела («около 2 лет тому назад») польских военнопленных. Любопытна трансформация интерпретации времени расстрела в выводах комиссии Н. Н. Бурденко: в этой части они уже звучат вполне однозначно: «Данными судебно‑медицинской экспертизы с несомненностью устанавливаются: а) время расстрела – осень 1941 года…».
Общая оценка имеющихся в материалах дела данных о судебно‑медицинских исследованиях и выводах комиссий может быть выражена следующим образом:
1. «Официальный материал…» имеет вполне ясную структуру изложения и фактически приводит относительно полные данные о характере тех действий, которые были осуществлены в ходе эксгумации в апреле‑июне 1943 г., дает протокол исследования массовых могил и выводы экспертизы, которые подписали участники международной комиссии врачей.
2. «Конфиденциальный отчет ПКК» в отношении судебно‑медицинских данных (которые в отчете приведены весьма коротко и скупо) не содержит по отношению к «Официальному материалу…» каких‑нибудь серьезных противоречий в судебно‑медицинской информации. Из этого отчета следует, что все технические действия и работы в ходе эксгумации 1943 г. провели члены ПКК.
3. «Сообщение Специальной комиссии…» содержит в своем составе «Акт судебно‑медицинской экспертизы», явившийся одним из оснований для выводов комиссии, но в то же время в этом документе отсутствуют материалы, которые можно было бы оценить как хотя бы относительно полно и достоверно отражающие технические аспекты проведенной в 1944 г. эксгумации, а «Акт судебно‑медицинской экспертизы» упоминает исследовательскую часть (как основу своих выводов), но ее не содержит. Нет этой исследовательской части и в материалах настоящего дела.
Трактовка вещественных доказательств не была свободна от существенных искажений. Отрицая тщательность предыдущих осмотров, наличие разрезанных карманов одежды, обуви и т. п., члены комиссии неоднократно пытались обвинить предшественников в фальсификациях, подкидывании документов и других вещественных доказательств, являвшихся основой для датировки захоронения весной 1940 г. На деле это было невозможно, так как документы извлекались из слипшихся трупов и в большом количестве, в присутствии многих свидетелей, на протяжении всего периода эксгумации 1943 г. Зато служившие подтверждению советской версии девять документов были обнаружены членами комиссии Бурденко только у шести из первой сотни останков, эксгумированных до приезда комиссии. При определении виновности немцев в расстреле польских военнопленных давались ссылки на несколько документов, которые потом больше нигде не предъявлялись, не публиковались и не исследовались (в частности, блокнот бургомистра Смоленска Б. Г. Меныпагина, почерковедческая экспертиза других его записей). Большинство документов (квитанции о приеме золотых вещей и денег, почтовые отправления из Польши с позднейшими датами – сентября 1940 г., бумажная иконка с датой «апрель 1941 г.») не могут служить доказательствами. Неотправленная почтовая открытка ротмистра С. Кучинского с датой 20 июня 1941 г. – явная подделка. Станислав Кучинский не содержался в Козельском лагере, а из Старобельского лагеря выбыл в декабре 1939 г. Свидетельские показания, якобы подтверждающие дату расстрела осень 1941 г., также являются заведомо фальшивыми. Не выдержало проверки материалами Управления по делам военнопленных выдвинутое утверждение о содержании военнопленных в трех лагерях особого назначения № 1‑ОН, № 2‑ОН и № 3‑ОН, как и показания свидетеля «майора Ветошникова», якобы начальника одного из лагерей. Как следует из справок МБ РФ, таких лагерей в 1939 г. и последующих годах не существовало. Так называемый майор Ветошников службу в системе госбезопасности не проходил и является вымышленной фигурой (т. ПО. Л. д. 23, 72). Соответственно, вещественные доказательства с адресом № 1‑ОН являются фальсифицированными.
Датировка захоронений летом‑осенью 1941 г. не получила достаточно обоснованного подтверждения. Даже до обнаружения корпуса документов НКВД убедительные доказательства даты (весна 1940 г.) содержались в многочисленных обнаруженных на трупах документах (газетах, дневниках и др.) с последним обозначением март‑май 1940 г. (т. 35, 29, 109, 111). Это подтверждается двумя сохранившимися копиями протоколов с описанием вещественных доказательств (так называемый архив Я. З. Робеля и С. Соболевского), хранящимися в Кракове.
Не пытаясь ответить на явные вопросы (соотнести с предыдущими эксгумациями на основании жетонов и т. п.), члены комиссии допускали явные передержки по другим позициям: Козьи Горы изображались довоенной территорией народных гуляний, способ расстрела выстрелом в затылок представлялся как чисто немецкий, вносился элемент перевозки трупов из других лагерей с одновременным завышением количества погребенных в Катыни жертв до 11 тыс. и т. д.
Работа комиссии была закончена в спешке, выводы сделаны небрежно, без соблюдения необходимых требований и подтверждения серьезными доказательствами. Результаты были немедленно опубликованы, доложены на международной пресс‑конференции, стали «советской официальной версией» Катынского дела на несколько десятилетий.
На основании материалов следствия в настоящее время можно со всей определенностью утверждать, что выводы комиссии Н. Н. Бурденко были звеном в цепи фальсификаций, предпринятых сталинским партийно‑государственным руководством и органами НКВД для сокрытия правды о катынском злодеянии.
В течение нескольких десятилетий как в СССР, так и в Польской Народной Республике официально была признана версия Специальной комиссии под руководством Н. Н. Бурденко. Все могущие пролить свет на катынскую трагедию сведения (не говоря о судьбах узников других лагерей и заключенных тюрем Западной Украины и Западной Белоруссии) были засекречены.
