И подобное отношение к прессе было общим государственным правилом. Мой директор заставлял писать ответы во все газеты, включая собственную заводскую многотиражку, если только в них был хотя бы критический намек на наш завод или его работников.
Был такой смешной случай.
У нас в городе служил офицер-пожарный, большой сукин сын. Как-то он задел меня лично тем, что оскорбил мою жену, и я, прикинув обстоятельства, нашел более выгодным не тащить его в суд, а дать ему в морду. И хотя сукин сын просимулировал в больнице сотрясение мозга две недели, но по Уголовному кодексу КазССР мое дело подлежало товарищескому суду, где меня и приговорили к максимально возможному наказанию — 30 руб. штрафа. (Божеские были тогда цены, надо сказать.) сукин сын написал во все газеты и инстанции. Занималась этим делом масса людей. Я дал кучу объяснительных по его жалобам, но на защиту этой мрази никто не встал, хотя и убрать его из МВД тоже не смогли. И вот прошел слух, что статья об этом инциденте появилась где-то в ведомственной газете (многотиражке) пожарных в Алма-Ате. В области этой газеты найти не смогли, и тогда директор дал дополнительное задание ближайшему командированному в Алма-Ату. И только когда тот привез оттуда нужный номер и когда директор убедился, что ни обо мне, ни о заводе в статье не было ничего плохого, успокоился.
Да, не все в советских газетах могло быть напечатано, но о советских людях, об их нуждах и интересах печаталось в сотни раз больше, чем сегодня. И — главное — эти газеты ОБЯЗАТЕЛЬНО ЧИТАЛИСЬ ТЕМИ, кого это касалось.
Попробовал бы какой-нибудь козел-депутат или чиновник вякнуть, что он, дескать, какую-то газету не читает. Не газета была бы виновата, что ее не читают, а он, мерзавец, был бы виноват в этом. Потому что в СССР была ОБЯЗАННОСТЬ СЛУШАТЬ СЛОВО. Потому слово в СССР и было в тысячи раз свободнее, чем сегодня.
Любое государство стремится оказать влияние на прессу, а в угрожающие народу периоды устанавливает и жесткую цензуру. В беседе с писателем Лионом Фейхтвангером на его вопрос: «В каких пределах возможна в советской литературе критика?» — Сталин откровенно ответил:
«Надо различать критику деловую и критику, имеющую целью вести пропаганду против советского строя.
Есть у нас, например, группа писателей, которые не согласны с нашей национальной политикой, с национальным равноправием. Они хотели бы покритиковать нашу национальную политику. Можно раз покритиковать. Но их цель не критика, а пропаганда против нашей политики равноправия наций. Мы не можем допустить пропаганду натравливания одной части населения на другую, одной нации на другую. Мы не можем допустить, чтобы постоянно напоминали, что русские были когда-то господствующей нацией.
Есть группа литераторов, которая не хочет, чтобы мы вели борьбу против фашистских элементов, а такие элементы у нас имеются. Дать право пропаганды за фашизм, против социализма — нецелесообразно.
Если элиминировать попытки пропаганды против политики советской власти, пропаганды фашизма и шовинизма, то писатель у нас пользуется самой широкой свободой, более широкой, чем где бы то ни было.
Критику деловую, которая вскрывает недостатки в целях их устранения, мы приветствуем. Мы, руководители, сами проводим и предоставляем самую широкую возможность любой такой критики всем писателям.
Но критика, которая хочет опрокинуть советский строй, не встречает у нас сочувствия. Есть у нас такой грех».
А вот британский историк Лен Дейтон пишет о состоянии со свободой слова в Великобритании времен Второй мировой войны: «Граждане Великобритании тоже подвергались драконовским наказаниям. 17 июля 1940 года один человек был приговорен к месяцу тюрьмы за то, что прилюдно заявил, что у Великобритании нет шансов победить в этой войне. Человек, посоветовавший двум новозеландцам: «Какой вам смысл погибать в этой кровавой бойне?» — получил три месяца тюрьмы. Женщина, назвавшая Гитлера «хорошим правителем, лучшим, чем наш мистер Черчилль», была приговорена к пяти годам тюремного заключения. Английские газеты получили предупреждение остерегаться опрометчивых высказываний. Редакторам весьма недвусмысленно дали понять, что правительство не потерпит «безответственной» критики; причем оно само будет решать, какая критика ответственная, а какая нет».
Критика критике рознь. «Критикой» второстепенных моментов можно уводить от главного и, действительно, одурачить. Скажем критикой того, что в СССР нет колбасы в магазинах, увели от того, что покупательная способность граждан СССР велика, то есть, на руках у них больше денег, чем товаров. Сегодня граждане СССР потребляют мяса в два раза меньше, а колбаса в магазинах лежит, так как у покупателей нет денег. Но ведь тогда, в 1991 году можно было просто поднять цены на колбасу, и она бы лежала в магазинах. А так под прикрытием критики о колбасе уничтожили плановость, и, как следствие, производство мяса снизилось наполовину.
Так что не критика сама по себе страшна, страшно ее массовое использование для отвлечения внимания от главного. Это действительно тайна, поскольку это мало кто понимает. И все это обилие информации, а на самом деле информационного мусора, воспринимается, как свобода слова, хотя на самом деле, это удушение свободы слова в информационном мусоре.
Вот в Чили пришел к власти Пиночет, которого практически все называли фашистом, поскольку он таковым и был, и судили его впоследствии за это. Что там произошло с прессой после расстрела левых журналистов? Эксперт Центра новой социологии А. Тарасов так пишет об этом:
«На смену серьезным изданиям пришли развлекательные, на смену проблемным радио- и телепрограммам — «мыльные оперы» и бесконечные ток-шоу. Крупнейший в Чили национальный газетный концерн «Меркурио — Зиг-Заг», принадлежащий ультраправым (у директора «Меркурио» Рене Сильвы Эспехо была кличка Старый Нацист), принялся заполнять рынок бульварной, но «идеологически правильной» продукцией, проявляя чудеса маркетинга в области «узкой специализации»: так, журнал «Эва» печатал исключительно бульварные романы для домохозяек, журнал для подростков «Сине Амор» восхвалял второсортную голливудскую кинопродукцию и т. д.
Перуанский профессор Висенте Арельяно, специалист по СМИ стран «южного треугольника», так описывал в 1982 году в журнале «Аурора» свои впечатления от посещения Чили: «Во-первых, чудовищно понизился профессиональный уровень журналистов… пришло новое поколение… молодых и совершенно некомпетентных… особенно это заметно в статьях по экономике, по гуманитарным наукам и вопросам культуры… Они не владеют специальной терминологией, путают «кадастр» с «секвестром»… и совершенно искренне пишут, что «по указанию марксистского Интернационала, как известно, некий Дарвин придумал, что человек вовсе не создан Господом, а возник как плод противоестественной связи разных пород обезьян»…
Во-вторых, чудовищно деградировал язык. Он не только предельно засорен языком янки, но и предельно унифицирован… Новые чилийские журналисты никогда не читали Пабло Неруду и даже не слышали о существовании Гарсиа Маркеса, Астуриаса или Алехо Карпентера.
В-третьих, чудовищно понизился умственный уровень. Журналистика в Чили (если речь не идет о подпольных изданиях) перестала быть сферой приложения интеллекта… Теперь востребована посредственность; банальность наслаивается на банальность; репортаж или перевод с английского сплетен о жизни голливудских кинозвезд не требуют ума… В профессиональном и интеллектуальном плане это — катастрофа…».
