Прибыв в расположение своего подразделения, Константин Кащенко вошел в мое неординарное положение и помог мне. Вынес из своей землянки и вручил мне свой свитер и брюки, я пошла в землянку, переоделась. Отжала свое обмундирование, развесила его сушить, благо, опять выглянуло солнышко, я взяла газету, села на скамеечку, сижу, читаю. Кто-то подходит, я специально не поднимаю головы, а боковым зрением вижу хромовые сапоги. По натуре я ежик, и мне противны всякие приставания. Слышу командный голос: «Встать!» Ну, думаю я, это уж слишком. Я же не по форме, без погон, вне строя, и ко мне не может быть претензий. Я выдавливаю реплику: «Пошел отсюда!» И он пошел. Пошел к моему командиру, капитану Кащенко. Затем подходит ко мне командир:
— Ты знаешь, кто к тебе подходил?
— Нет.
— Это был полковник Мармитко, заместитель комдива по строевой части. Объявил тебе взыскание: десять суток строгого ареста. Я попытался ему объяснить ситуацию, что идут экзамены и что ты и Гриша — отличники, тогда он велел передать в полк его приказ, чтобы по прибытии в свой полк тебя посадили.
Что делать? Заслужила — получи.
К этому времени командиром полка стал майор Коростылев А.Н… Я и прибыла к нему по его приказанию. Доложила командиру, что прибыла по его приказанию. А погода… зелень, красота, солнышко, а мне светит «губа». Этого командира я видела впервые, но показался он мне пожилым и добрым.
— Вот что. Пока немного сделаем отступление от приказания вышестоящего командования. Вас ждут корреспонденты, займитесь с ними, потом ко мне вернетесь.
На сборах нас с Гришей Лупаревым уже фотографировали, вместе. Сказали, что для истории дивизии. Здесь меня начали фотографировать лежа с винтовкой, для газеты. Сфотографировали и уехали. Я прибыла к командиру в землянку. Его ординарец снял с меня погоны, ремень, винтовку и гранату. (Лимонка была всегда со мной.) Ая думаю, куда же меня посадят здесь, в лесу? Нашли все-таки, железный квадратный ящик, примерно два на два метра, очень массивный, и сверху круглое отверстие. Приподняли этот ящик, и я влезла под него внутрь. Через отверстие мне подали кружку воды и сухарь, такой, какой давали перед боем. Я улеглась на травку и стала обдумывать происходящее… Обидно до слез, но что сделаешь с таким моим характером, наверное, еще горя не раз хлебнешь. Старшиной санитарной роты был Идрисыч, маленький, черненький и добрый человек. Каждый день он подходил к моей гауптвахте, приносил воды и сухари, иногда кусок мяса и даже, однажды, котлетку. В общем — курорт. Вот только днем этот проклятый ящик накаляется, а ночью остывает, и холодно. Сижу уже третьи сутки, приходит Идрисыч и в мое окно подал газету:
— Читай, Зоя, чтобы не было скучно.
Смотрю я, в газете наша с Гришей фотография: стоим бодрые, счастливые, отличники. Немного погодя меня освобождают из-под ящика и ведут к командиру полка. Он мне показывает газету, я не выдаю, конечно, Идрисыча, его газета у меня в кармане. Читаю ту, что дал командир. Командир говорит:
— Возьми себе, и вот что, мы договоримся с тобой, если Мармитко или кто еще спросит еще о твоей отсидке, говори, что отсидела все десять суток, некогда сидеть, немцы нагло бродят по траншеям и даже садятся на бруствер и зовут наших солдат выпить шнапс, пора их проучить. Ты теперь командир отделения снайперов, и твоему отделению пора выходить на охоту.
Я надела погоны, ремень, стала обуваться, а у сапог подошва оторвана, привязана проволокой. Командир увидел это безобразие и велел вызвать старшину. И говорит:
— Не стыдно вам, старшина?! Не можете найти бойцу, отличнику, да еще и единственной девушке-снайперу в дивизии, порядочные сапоги?.
Старшина принес сапоги, и я пошла в свой второй батальон. Пришла, и пока я сидела в ящике, мне построили отдельную маленькую землянку, рядом с землянкой моих снайперов. Захожу в свою землянку, чисто, пахнет травой, которую разбросали по полу, вместо ковра, а на столике из березового чурбака в вазе, сделанной из гильзы сорокапятки лесные цветы. Это мальчики меня ждали, и я была тронута их вниманием.
Итак, стали мы снова ходить на охоту. Рано утром, до рассвета, вылазили на нейтральную полосу, а поздно вылазили обратно. Целый день мы лежали на нейтральной полосе, меняли позиции, нас ведь тоже засекали, но было лето, тепло, не то что зимой, в снегу целый день, иногда и пристынешь, еле отдерешься, если часто не меняешь позиции. А уж панораму немецкой передовой настолько изучишь, каждый бугорок, каждую веточку запоминаешь. Разведчики всегда к нам обращались за информацией об обстановке на ближайшей части обороны противника, и я им по памяти рисовала. Однажды прихожу с охоты, а мне часовой говорит:
— Зоя, ты вот ходишь, выслеживаешь немца, а к тебе в землянку сам немец пришел.
Я захожу в землянку, правда, сидит немец с нашим солдатом, потом я узнала, что его возят по подразделениям, и он через усилитель агитирует своих немцев сложить оружие и сдаться. Сопровождающий его солдат знал немецкий, и мы познакомились. Его звать Вилли, он показал фото с женой и с сыном, что до войны работал пекарем и очень переживает, сказал что его агитация отразится на семье. Его увезли, а я и задумалась, сколько же их, солдат, может, и невинных, под пятой Гитлера погибает, и я в этом тоже участвую. Нет, подумала, я буду их просто выводить из строя, бить в плечо, в живот и так далее.
Меня однажды вызвали на партбюро, задали вопрос: почему не указываешь количество убитых? Я ответила, что не указывала и не буду указывать, я же не знаю, убила я его, или он отлежался и удрал. А то ведь еще в конце 1942 года к нам прибыло отделение армейских снайперов, я их водила на охоту. Все в орденах и медалях, звали меня с собой: «У нас Героем Советского Союза будешь». А я ответила, что я со своим батальоном приняла боевое крещение и, если нужно, погибну со своими боевыми друзьями. А награды не нужны, не за ними поехала на фронт, особенно такие, как у вас. Ведь вы за три дня поубивали столько, что наша пехота может встать и идти вперед, не сгибаясь, ведь по количеству заявленных вами убитых там нет немцев. Обескураженные, они отправились восвояси, а мы продолжали исполнять свои обязанности.
Жить я все равно буду!
Опять, прихожу я с охоты, а ко мне прибыл корреспондент и писатель Ноздрин Александр Сергеевич. До войны он написал роман «Ольга Белокурова», о метростроевцах, и стихи. Высокий, интересный, на вид 30–35 лет. Познакомились. Его интересовало все о моей жизни. Задал вопрос:
— Когда-нибудь дома стреляли?
Да, однажды, в выходной день девчата и ребята, школьники, пошли в бор, так называли мы свой лес, за подснежниками. Ребята прихватили с собой ружье. Вася Бражников предложил мне выстрелить и бросил вверх фуражку, в надежде, что я промахнусь. А оказалось, что от фуражки осталось решето. Он взял фуражку, сел на землю и заплакал. Ведь дома его ждала порка.
Далее он поинтересовался моей охотой. И я ему предложила пойти со мной и самому ощутить близость к немцам. Он согласился. Утром, до рассвета, мы отправились. Я же всегда ходила по стыку между ротами, а там часовых
