В конце данной главы я решил поместить несколько отрывков из книги Брекка, не снабжая их своими комментариями, вернее, дам лишь одно необходимое пояснение.
В тексте книги вьетнамских партизан называют «Чарли», не удивляйтесь, дело в том, что американцы называли вьетнамских патриотов вьетконговцами, то есть вьетнамскими коммунистами, независимо от того, являлся ли на самом деле тот или иной человек коммунистом или нет. В английском варианте «Вьетконг» сокращенно выглядит как VC. В американском же военном фонетическом алфавите за каждой буквой закреплено определенное слово для удобства радиопередачи, соответственно VC выглядело как «Виктор Чарли» (Victor Charlie). В результате американские и южновьетнамские солдаты повсеместно стали называть партизан «Чарли», помимо обычных определений VC и «вьетконговцы».
Итак, вот отрывки из воспоминаний американского солдата (Брекк Б. Вьетнамский кошмар. М.: Эксмо, 2008).
«В первую неделю января в штабную роту был назначен новый сержант 1-го класса — Луис Хайд. Сержант Хайд, 43-х лет, явился к нам, как дурной сон, из 173-й воздушно-десантной бригады и имел три «Знака пехотинца за участие в боевых действиях»: за Вторую мировую войну, за Корею и за Вьетнам.
По слухам, Хайда перевели в ЮСАРВ, потому что он был истощен участием в боевых действиях и был близок к нервному срыву.
Армия не знала, что с ним делать.
Он презирал гарнизонную службу и с утра, подняв задницу — только чтобы начать день, — был предоставлен самому себе. Его не волновало, что творится в роте, а поскольку ЮСАРВ состоял из войск третьего эшелона, то, на его взгляд, эта рота не являлась даже частью армии. Он жаждал только вернуться на передовую и командовать своими солдатами.
На столе под стеклом он хранил фотографии, которые придавали ему бодрости и напоминали добрые старые дни в Бьен Хоа. На одной из них он держал головы двух убитых им партизан Вьет Конга. Остальные восемь снимков он выложил так, что сразу можно было понять, что это его любимые вещи, его лучшие воспоминания о Вьетнаме.
Вот лежит вьетконговец со своей отрубленной головой на животе. Вот шесть голов с открытыми глазами выложены в ряд, и во рту у каждой по зажженной сигарете. Голова с гениталиями во рту насажена на врытый в землю бамбуковый кол. Солдат Вьет Конга, разрезанный пополам пулеметной очередью. Вот на далеком, затерянном в Дельте блокпосту какой-то охотник из прежней роты Хайда держит в одной руке сердце врага, а в другой — его печень: изображает из себя Господа Бога среди дикарей и собирается скормить эти мрачные трофеи голодной дворняге. Голый вьетконговец висит на ветке вниз головой, а другой убийца из той же роты сдирает с него кожу, как с оленя. Вьетнамская женщина с отстреленной каким-то стрелком-шутником промежностью: такие фотографии — «этой мамасан больше не перепихнуться» — были обычным делом на передовой.
Вечерами лицо Хайда становилось темным и зловещим, с едва заметной сумасшедшей ухмылкой — более ужасной, чем сама печаль войны, которая и без того холодна и безрадостна, как застывший взгляд каменного сфинкса.
Таким его сотворили джунгли. Дни его службы подходили к концу, он это знал. Три войны сломили его, и он никогда больше не сможет действовать, бороться и дышать, как нормальный человек.
Хайд. Чертов Хайд.
Сливки десанта, настоящий слуга Смерти. Выжатый и брошенный командир, отдавший войне все, что у него было. Жить дальше с такой скверной кармой было невозможно. <…>
Армия вывернула нас наизнанку, порвала пополам — и научила быть хладнокровными убийцами…
— Убей вьетконговца! Вьет Конг — это Чарли. А Чарли — это вонючий азиат, — долбил на занятиях строевой сержант. — Это мерзость, отбросы, грязный засранец. Вьет Конг — это женщины и малые дети, начиненные взрывчаткой. Ты не достанешь его — он достанет тебя!
Беда только в том, что Дядя Сэм не перепрограммировал нас перед возвращением на родину, и мы вернулись с мозгами убийцы в черепной коробке и гарью боев под ногтями.
Тягостным было возвращение домой. Это значит, что мы вернулись неудачниками, что армия джеков армстронгов превратилась в армию разъяренных квазимодо. Мы возвращались один за другим, часто ночью, сломленные и разочарованные: «Боинг-707» меньше чем за 48 часов перемещал нас из боевых порядков в очереди для безработных. Никакого времени на декомпрессию. И очень многих из нас эмоционально поразила «кессонная болезнь». <..>
Вернувшись к мирной жизни, мы поняли, что наша роль — добывание хлеба насущного — монотонна и прозаична. Нас не возбуждали женщины, которых мы брали в жены, и угнетала скука наших рабочих мест.
Я поехал к Мэрилу и второпях женился — таково было завершение долгой и нудной переписки, которая скрашивала одиночество казармы, но при этом создавала ложное чувство близкого знакомства и совместимости. <…>
Почти весь срок службы я переписывался с нею. Такое общение скрашивало казарменное одиночество и наполняло душевную пустоту хоть каким-то содержанием.
Пока я был за морем, мы делились сокровенным. Это было легко, потому что нас разделяли 10 тысяч миль Тихого океана.
Я делился своими армейскими трудностями и приключениями на передовой, но никогда ни словом не обмолвился о сексуальных выходках в Сайгоне и Бангкоке. <…>
Солдаты, воевавшие на этой войне, рядом, хоть в нынешнем обществе и не высовываются: они носят костюмы-тройки, фирменную форму или бездомными бродягами шаркают по улицам в выцветших полевых френчах и старых боевых ботинках, вспоминая минувшие дни.
Но знаешь, мы сражались не за свободу. Мы даже сражались не за вьетнамцев. Мы шли воевать за политиков и генералов, бросивших нас на эту войну.
Линдон Джонсон, восстаньте из мертвых. Уильям Вестморленд, встаньте. Химики, сыпавшие на нас «эйджент орандж», «Доу Кемикал» и «Монсанто», склоните головы. Корпорации, поставлявшие боеприпасы для нашего оружия. Поднимите руку, «Бетлехем Стил». И люди, помогавшие финансировать эту прекрасную маленькую войну. Я вижу вас, «Ассоциация американских банкиров».
Война обернулась мошенничеством, и жертвы оказались напрасны! <…>
Жестокость шла не от солдат, нацепивших на шеи бусы из вьетконговских языков и ушей. Жестокость шла от американского правительства и от американского народа, пославшего нас на эту войну.
Мы верили в Америку Прекрасную, покидая наши дома. Беда в том, что Америка Прекрасная не верила в нас. Поэтому вот уже многие годы я чувствую горечь от предательства моей страны, пославшей меня туда.
Все войны аморальны, как сказал бы сержант Дуган. Но некоторые из них аморальнее других. <…>
Призрак Вьетнама жив. Кошмар, парализовавший целое поколение, не исчез, и уроки Вьетнама не усвоены. После Войны в Заливе в 1991-м году американцы попытались выбросить этот ужас из головы. Не получилось. Он вернулся как фальшивая монета. Он вернулся, потому что как нация мы не разобрались в нем, не выяснили причин, не поняли, какое влияние оказал он на поколение.
