— Да.
— Как ее звали?
— Роза. У нее были золотые кудри и глаза цвета зимнего неба. Она увидела меня и сказала матери, что за окном кто-то есть.
— Второе зрение, — сказала я.
Он кивнул.
Я хотела перестать спрашивать, но не смогла.
— И что было дальше?
— Она всегда держалась особняком — дети как будто понимали, что она другая. Не надо ей было рассказывать им о своих видениях. Ее прозвали ведьмой, и мать ее тоже. А отца у нее не было. Если верить россказням соседей — никогда. Я их слышал, когда рисовал узоры на стеклах: они шептались, что Розу зачал не человек, а дьявол. Они с матерью были так бедны, а я только доставлял им лишние страдания — я ведь зимний холод. Я так хотел ей помочь. — Он поднял большие ладони, словно видел вместо них другие, маленькие, куда более слабые. — Мне надо было стать сильней.
— Ты попросил о помощи? — спросила я.
Он удивленно на меня посмотрел:
— Ты имеешь в виду, попросил Богиню и Консорта?
Я кивнула.
Он улыбнулся. Улыбка осветила его лицо обычно скрытой от мира радостью.
— Попросил.
Я улыбнулась ему в ответ.
— И тебе помогли.
— Да, — сказал он с той же улыбкой. — Я заснул, а когда проснулся, я стал выше и сильнее. Я нашел им дров для очага. Нашел еду.
Тут радость на его лице померкла.
— Еду я забрал у других крестьян, и они обвинили ее мать в воровстве. Роза им говорила, что еду принес ее друг, ее сияющий друг.
Я взяла его за руку.
— И тогда они обвинили ее в колдовстве, — тихо сказала я.
— Да. И в воровстве тоже. Я пытался помочь, но я не понимал, что значит быть человеком, я даже что значит быть фейри не понимал. Для меня все было таким новым, Мерри! Я не знал, как быть чем-то, кроме льда и холода. Я был овеществленной мыслью, я не знал, как быть живым, и не знал, что это такое.
— Но ты хотел помочь, — сказала я.
Он кивнул.
— Моя помощь лишила их последнего. Их бросили в тюрьму и приговорили к смерти. Я тогда в первый раз призвал в свои руки холод, холод такой лютый, что от него сыпался металл, и было это ради Розы и ее матери. Я разбил решетки и освободил их.
— Но это же чудесно.
Только его рука судорожно сжалась, и я поняла, что рассказ не окончен.
— Можешь представить, что подумали их односельчане, когда обнаружили, что решетки рассыпались, а пленниц нет? Можешь представить, что они подумали о Розе и ее матери?
— Именно то, в чем и раньше были убеждены, — тихо сказала я.
— Да, наверное. Но я — порождение зимы, Я не мог построить для них дом, не мог согреть. Ничего не мог, только выпустить их на смертельный мороз, когда против них ополчилась вся округа.
Я села и потянулась его обнять, но он отстранился. Отвернувшись, он закончил рассказ.
— Они умирали, потому что вместе со мной шла зима. Я еще слишком принадлежал стихии, чтобы понимать природу собственной магии. И когда надежды не осталось, я взмолился. Ко мне пришел Консорт и спросил, пожертвую ли я всем, что я есть, чтобы их спасти. Я тогда еще мало был живым, Мерри, я помнил, как мне было прежде. Я не хотел вернуться к тому состоянию, но Роза лежала в снегу так неподвижно, и волосы ее уже не были золотыми, они стали белыми… И я сказал: «Да». Я готов был отдать все, чем я был, чтобы их спасти. Мне казалось, что это правильно, ведь это я, пусть по неведению, пусть с благими намерениями, довел их до гибели.
Он замолчал, и молчал так долго, что я придвинулась к нему и обняла со спины. На этот раз он не сопротивлялся. Даже придвинулся ближе ко мне, чтобы я обняла его плотней.
— И что произошло? — прошептала я.
— Из-за снега зазвучала музыка и показался Таранис, Властелин Света и Иллюзий, верхом на коне из лунного света. Ты не представляешь, какое изумительное зрелище открывалось в те дни тому, кто видел всадников Золотого двора. Дело было не только в Таранисе, который мог создать скакуна из света и теней листвы. Это было истинное волшебство. Всадники подняли женщин из снега и поскакали к холмам фейри. Я готов был расстаться с Розой, только бы она жила. Я ждал, что мгновенно вернусь в небытие, и был готов. Я спас им жизнь, и готов был пожертвовать взамен своим существованием — не говорю «жизнью», потому что тогда я еще не жил в том смысле, как сейчас.
Я обняла его крепче, он тяжелее налег на меня, и я прислонилась к изголовью кровати, чуть укачивая его. Касаясь руками его ребер, я чувствовала, как рокочет в груди его голос.
— Она очнулась в объятиях сияющего всадника. Моя маленькая Роза. Она звала к себе Джекки, ее Джекки-Холода. И я пошел к ней, как всегда с тех пор приходил. Пошел, потому что ничего другого сделать не мог. Она вырвалась из объятий сияющего лорда-сидхе и бросилась ко мне. Я выглядел не так, как сейчас, Мерри. Я был юн и казался ребенком. Богиня подарила мне тело, которое способно было на многое, но я все равно не принадлежал к сияющему двору. По облику и по сути я был малым фейри. Наверное, людскому взгляду я представлялся мальчиком лет четырнадцати или младше. Для моей Розы я был отличной парой.
Он затих у меня в объятиях.
— А что случилось с ее матерью? — спросила я.
— Она и теперь кухарка при Благом дворе.
Я поцеловала его в лоб и спросила:
— А Роза?
— Мы нашли себе приют, и я волшебством унес ее далеко от родной деревни. Люди тогда не ездили так далеко, как сейчас, двадцати миль хватало, чтобы ни разу больше не встретиться с бывшими соседями. Роза научила меня, как быть настоящим, и я вырос вместе с ней.
— То есть как — вырос вместе с ней?
— Мне на вид было лет четырнадцать, ей — лет пятнадцать. Она росла, и я рос тоже. Первое орудие, которое взяли эти руки — не меч и не щит, а топор и заступ, я учился не воевать, а работать и заботиться о семье.
— У вас были дети, — прошептала я.
— Нет. Я думал, это потому, что я еще не совсем настоящий. А теперь, когда и ты не можешь завести ребенка, я думаю, что мне просто не суждено иметь детей.
— Но вы жили вдвоем, — сказала я.
— Да, и священник, который был сперва добрым, а потом уже христианином, даже нас обвенчал. Но нам нельзя было долго оставаться в одной деревне, потому что я не старел. Вместе с Розой я вырос вот в такого, каким ты меня знаешь, а потом перестал меняться. А она — нет. Я видел, как ее волосы из золотых становились серебряными, как глаза из голубых как зимнее небо стали серыми как снеговые тучи.
Он снова на меня посмотрел, на этот раз с яростью.
— Я видел ее увядание, но все равно ее любил. Потому что любовь к ней меня сотворила, Мерри. Не страна фейри, не дикая магия, а магия любви. Я думал, что ради Розы пожертвую той недолгой жизнью, которую я обрел, но Консорт спросил, пожертвую ли я всем, чем был прежде, Я и пожертвовал, и стал тем, кем она хотела меня видеть. Когда я понял, что не старюсь вместе с ней, я плакал. Я не представлял себе жизни без нее.
