Но если брать в целом обстановку в стране, то, конечно, после смерти Сталина пересмотр истории войны действительно назрел. При Сталине ничего нельзя было сделать, все решал сам вождь и его ближайшие подчиненные. Даже мемуары невозможно было написать. На каждую публикацию в газете писалась заявка в ЦК партии, и решением ЦК или решением Сталина разрешалось или не разрешалось публиковать статью. Не говоря уж о мемуарах военачальников: их рассматривали особенно внимательно и разрешали дозированно, обычно к определенным датам. Сам Сталин не очень любил эти воспоминания. Прежде всего потому, что это выливалось для власти в массу неприятных вопросов: что делали до войны, во время войны, к чему была излишняя жестокость и так далее.
А после смерти Сталина невозможно было это не вспоминать: вся общественная жизнь была пронизана наследием войны. И конечно, когда началась сначала подспудная, потом явная критика Сталина, особенно после XX съезда, издательства стали массированно публиковать литературу о войне: и мемуары, и статьи, и исследовательская работа началась. Появились первые ученые, серьезно занимавшиеся именно историей войны. Ну и, конечно, ветераны сами стали изучать войну. Фактически первые солидные книги по этой теме были написаны во времена Хрущева.
Если посмотреть литературу этого времени в целом, создается впечатление, что каждый писал о чем-то своем, но при этом все старались убрать упоминания о Сталине и вместо его имени поставить слова «партия» или «государство».
Конечно, Хрущев не возражал бы против возвышения своей роли в годы войны. Но сделать это было чрезвычайно сложно, потому что все знали, что он был только одним из многих посланцев партии на фронте.
Поэтому выпячивание его роли наталкивалось на активное сопротивление. Если вспомнить первые тома известного шеститомного издания по истории войны, которое вышло при Хрущеве, то там явно видна попытка некоторого преувеличения роли Хрущева. Но в целом все равно акцент сделан на коллективные действия – на роль советского государства и партии. Тогда-то и появились общие фразы, которые потом вошли во все учебники: «СССР решил» или «советское правительство приняло решение». Кто принял, как принял – оставалось на заднем плане. Можно говорить о том, что с этого времени постепенно все более значительной стала изображаться роль партии как коллективного организатора победы.
Для Хрущева крайне важно было, чтобы особенно сложные периоды войны, в которых он сам каким-то образом участвовал (например, провал харьковской оборонительной операции), были максимально сглажены и лишний раз не обсуждались. Конечно, вся информация по войне была засекречена, и хотя при Хрущеве часть архивов открыли, но большая часть все равно оставалась под замком. А кроме того, обычных историков к архивам почти не подпускали. Зато популярные героические мифы о войне, созданные в сталинские времена, все уцелели и живы до сих пор, в том числе придуманный газетой «Красная звезда» миф о двадцати восьми героях-панфиловцах. Хотя всем давно известно, что их было вовсе не двадцать восемь, а это был подвиг целой дивизии.
Можно сказать, что рост интереса к истории выражался скорее через мемуары, воспоминания, личные истории, а не через развитие серьезной исторической науки. Особую роль в создании летописи войны играло кино. Любой фильм о войне при Хрущеве имел колоссальный успех. Пафос в фильмах немного сгладился, и войну стали показывать через личные истории и судьбы. Хотя мало кто знает, что Чухрая за фильм «Баллада о солдате» из партии исключили. А потом, когда фильм получил премию, его сразу восстановили в партии.
Происходил всплеск развития кино, телевидения, театра. Появилась фронтовая поэзия. И она действительно была очень популярна – вечера поэзии собирали целые залы. Помимо модных в то время и знаменитых до сих пор Вознесенского, Евтушенко, Ахмадулиной, Рождественского существовала целая плеяда известных поэтов, в том числе и погибших на войне. И когда их стихи читали, люди действительно плакали. А поскольку цензура в хрущевское время позволяла очень многое, всю эту поэзию стали активно издавать.
В это же время началось более глубокое изучение западной историографии. Появились историки, которые знали иностранные языки и могли читать зарубежные исследования и мемуары. Тогда же, при Хрущеве, появились переводы произведений западной литературы – «Воениздат» стал издавать их большими тиражами, и они пользовались огромным успехом.
Но конечно, главный вопрос, который поднимается при каждом пересмотре военной истории, – это цифры потерь. При Сталине называли семь миллионов, при Хрущеве – двадцать, при Брежневе – двадцать пять, при Горбачеве – двадцать семь. В современном «Вестнике президентского архива» написано двадцать пять – тридцать два миллиона.
Семь миллионов погибших появились при Сталине не потому, что вождь народов был плохо информирован. Ему было важно максимально занизить наши потери и завысить потери немцев, чтобы показать свою эффективность. Хотя сейчас точно известно, что Сталин получал подробнейшую информацию о потерях по каждому фронту, причем отдельно по каждой армии. Конечно, немецкие потери были не так ясны, хотя их тоже старательно вычисляли, используя различные ресурсы, в том числе нацистскую прессу. И сейчас при анализе документов сталинского времени виден страх Сталина и его ближайшего окружения, что людских резервов может не хватить. Сохранились адресованные ему записки: «У нас осталось столько-то, столько-то. Максимум можем дать еще три с половиной миллиона, четыре с половиной миллиона… Ну, если совсем сожмемся, вот еще есть пять миллионов». И по документам видно, как к Сталину приходит осознание того, что война может сожрать людские ресурсы полностью. Со стороны кажется, что он никогда не думал об этом, бросая людей в бой. Да, иногда и не думал. Но страх, что людей попросту может не хватить и взять их будет неоткуда, заметен в рассекреченных документах. Еще и поэтому Сталин боялся назвать точные потери.
Двадцать миллионов, которые привел Хрущев, первый раз опровергая официальные сталинские цифры, были тоже взяты не с потолка. Разумеется, он был знаком с документами и знал, как сильно Сталин преуменьшал потери. Но данные о погибших были настолько чудовищны, что их не хотели рассекречивать в то время. Поэтому поступили просто – сравнили данные переписи населения 1939 и 1959 годов. Демографы посчитали разницу и выявили приблизительную цифру.
Большая проблема заключается именно в том, что нет единой методики подсчета потерь. Поэтому приводимые данные до такой степени и разнятся – никогда не известно, что именно учитывал автор, откуда брал цифры и как с ними работал.
Цифры потерь в основном основаны или на экстраполяции известных данных переписи, которая была в 1939 и 1959 годах, или на документах, которые вовсе нельзя анализировать академически. И пока не будут рассекречены все документы времен войны, хранящиеся в архивах, сосчитать потери будет невозможно. Военные оперируют материалами, которые не могут проверить обычные люди. В архиве Генштаба есть подробные сводки потерь по армиям, по фронтам, которые посылались Сталину. Известно, что Волкогонов, когда был начальником Института военной истории, скопировал некоторые из этих данных, потом отдал их в Америку, в Библиотеку Конгресса США, и они там хранятся в открытом доступе. Любой может пойти посмотреть. А в России эти сводки до сих пор так и не рассекречены.
