Член парламента от оппозиционной Консервативной партии также напрямую связал перемены в политике своих оппонентов – Национальной партии – по отношению к СССР с обострением их отношений с США. «Нам… интересно, – говорил он, – кому именно предназначался этот сигнал: Москве или Вашингтону?… В то время, когда уважаемый министр обороны выступил со своим заявлением, Южная Африка ссорилась со своими западными союзниками. Был даже разговор о том, что США перестали играть какую бы то ни было роль на Юге Африки… В предсказуемом ажиотаже, который последовал за заявлением уважаемого министра обороны, было похоже, что Южная Африка решила сменить лошадей на переправе… Проблема… в том, что можно упасть между двумя лошадьми и утонуть или может утонуть та лошадь, на которую вы взгромоздились…» [1105]
В ответ министр иностранных дел Рулоф (Пик) Бота сказал, что нужно устанавливать торговые отношения с СССР из практических соображений [1106] . Через год депутат от Национальной партии без обиняков утверждал: «… Если Россия даст нам возможность или может помочь нам прекратить международную экономическую войну против Южной Африки, мы должны использовать эту возможность…» [1107] Другой депутат от той же партии, обсуждая возможность установления отношений с СССР, говорил: «Мы не должны забывать, что иногда именно наши западные друзья, дружбу с которыми мы столь лелеем, оставляют нас в беде и наказывают нас…» [1108]
В качестве еще одной причины изменения отношения правящих кругов ЮАР к СССР Нел назвал сигналы, поступавшие от южноафриканских дипломатов, встречавшихся со своими советскими коллегами в разных странах мира. В результате этих контактов южноафриканский МИД, пишет Нел, пришел к заключению, что его прежние оценки советской позиции по Югу Африки были не верны и что новые акценты в политике СССР можно использовать в своих целях, в частности, в переговорах по Намибии [1109] .
Менялась ситуация и в самой ЮАР. Подъем движения против апартхейда под руководством ОДФ, достигший высшей точки к середине 1980-х годов, начал выдыхаться под бременем репрессий в условиях чрезвычайного положения, введенного в 1985 г. и возобновлявшегося каждый год. Никто не мог остановить похороны жертв, на которые под знаменами ЮАКП и АНК собирались десятки тысяч людей, но многие активисты были арестованы или погибли в столкновениях с полицией или в тюрьмах. Руководство Национальной партии считало, что ОДФ был создан «людьми Кремля», и что они осуществляли над этой организацией полный контроль [1110] , а потому и меры против нее и против профсоюзного объединения КОСАТУ проводились под знаменем антикоммунизма – «за христианство и против марксизма и коммунизма», как объяснял в парламенте министр законности и порядка [1111] . В феврале 1988 г. ОДФ был запрещен. Для части руководства страны ослабление этого сторонника и союзника АНК внутри страны означало, что, с одной стороны, с противником можно разговаривать с позиции силы, а с другой, что созданы более благоприятные условия для проведения реформ – таких, какими их видела белая элита.
Многим в среде правящих кругов казались ослабленными и СССР и его союзники. Магнус Малан говорил в парламенте: «В 1975 г… Советский Союз и его сателлиты находились в стадии экспансии. Среди так называемых прифронтовых государств царил оптимизм. Они посчитали – ошибочно, – что солнце социализма поднимается над Африкой. Сегодня, десять-двенадцать лет спустя, солнце социализма закатывается за горами разрухи и бедности. Социализм потерпел поражение даже в Советском Союзе. Об этом говорил даже премьер Михаил Горбачев. Советский Союз не может больше позволить себе экспансионизм и возвращается домой… Ангола оказалась весьма дорогим экспериментом по экспорту марксизма. Сегодня Ангола – в состоянии экономического и социального хаоса, Куба живет подачками из Москвы, а СВАПО полностью провалилась…» [1112]
Однако важнейшим фактором, изменившим восприятие белыми южноафриканцами Советского Союза и его роли на Юге Африки, стали события в СССР и в странах Восточной Европы, где к власти пришли антикоммунистические правительства, – процесс, завершившийся крушением Берлинской стены в ноябре и казнью четы Чаушеску в Румынии в декабре 1989 г. Нет ни малейшего сомнения в том, что эти события оказали на де Клерка и на его коллег по партии колоссальное воздействие. Де Клерк признавал это прямо и в своем обращении к парламенту и нации 2 февраля 1990 г., и позже в многочисленных интервью.
Еще в 1985 г. П. В. Бота говорил: «Советская диктатура держит большую часть Восточной Европы под своим тираническим правлением и строит стены, разделяя народы…» [1113] Падение советских режимов в Восточной Европе и падение Берлинской стены означало для африканерского руководства одно: опасности больше нет.
Свою речь 2 февраля 1990 г. де Клерк начал с анализа положения в Восточной Европе и СССР: сразу после краткой преамбулы он обратился к международным отношениям и немедленно перешел к Восточной Европе. «Для Южной Африки и для всего мира прошедший год стал годом перемен и мощного сдвига, – сказал он. – В Восточной Европе и даже в самом Советском Союзе политические и экономические перемены идут лавиной… 1989 год останется в истории как год, когда пришел конец сталинистскому коммунизму. Эти события приведут к непредсказуемым последствиям для Европы, но они будут иметь решающее значение и для Африки». К новой ситуации, сложившейся в мире после распада социалистического лагеря, он обращался в своей речи не раз [1114] .
Признаки перемен в советской политике южноафриканские политики искали задолго до того, как они действительно начались, и совсем не там, где их надо можно было бы искать. Депутат от Национальной партии Г. Б. Майбург говорил, например, в своем выступлении в парламенте в 1989 г.:
«… Нынешнее изменение направления в политике России в сторону отхода от насилия в решении проблем Южной Африки началось в 1986 г., когда русский ученый Глеб Старушенко отметил в отчете, что предпочтительнее поддержать ненасильственные изменения [1115] .
… Совершенно ясно также, каких именно мирных перемен Россия хочет в Южной Африке. Я уже упоминал заявление посла Устинова [1116] . В марте д-р Борис Асоян, бывший советский посол в Лесото, сказал студентам РАУ [1117] , что СССР выступает за демократическую, нерасовую и справедливую Южную Африку.
Д-р Асоян в настоящее время советник в Министерстве иностранных дел Советского Союза и, судя по всему, является одним из важнейших игроков в эволюции советского отношения к ЮАР. Он совершенно недвусмысленно говорит о том, что альтернативы мирному решению проблем ЮАР нет. По его словам, ни насилие, ни революция не являются реалистическими решениями южноафриканских проблем. Только в прошлом месяце глава советского Института Африки г-н Анатолий Громыко и глава отдела Африки советского Министерства иностранных дел г-н Юрий Юкалов заявили, что они против разрушения ЮАР и предпочитают диалог между всеми заинтересованными сторонами… Можно только надеяться, что этот советский подход повлияет на тех граждан, которые все еще верят, что они могут добиться перемен в ЮАР через террористические акты» [1118] .
Филип Нел писал, что М. С. Горбачев поддержал новый подход, якобы предложенный Г. Б. Старушенко, когда в августе 1987 г. тот призвал к такому решению проблем Южной Африки, которое гарантировало бы интересы как черного, так и белого населения [1119] . Новизны в таких высказываниях было немного, но для белых, и особенно для африканеров, они были откровением: очень уж отличались они от привычного образа «тотального наступления».
