Де Клерк был не одинок. Все выступавшие за ним министры, от Рулофа Боты до Магнуса Малана [1142] , говорили об одном и том же: с коммунизмом на мировой арене покончено, это нанесло АНК серьезнейший удар и резко ослабило его; ни АНК, ни ЮАКП больше не представляют опасности для Национальной партии и ее электората в ЮАР.
Картрайт писала: «Де Клерк, кажется, верил, что результатом распада коммунизма будет то, что он сможет контролировать АНК» [1143] . Может быть, контролировать АНК де Клерк и не собирался. Но вера в то, что с советским влиянием в мире вообще и на АНК в частности покончено, не только способствовала решению де Клерка снять запрет с АНК и других организаций, но и помешала ему и его партии оценить истинный потенциал и популярность АНК. Это значительно ослабило позиции Национальной партии и во время переговоров, и во время первых демократических выборов.
Смена вех: установление отношений между ЮАР и СССР
К концу 1980-х годов к установлению отношений стремились внешнеполитические ведомства и СССР, и ЮАР. Причин к тому было много. Обоюдное стремление выйти из ангольской войны. Стремление правящих кругов ЮАР найти выход из изоляции на международной арене и политического тупика внутри страны. Логика горбачевской перестройки с ее призывом к разрешению локальных конфликтов мирным путем. Стремление многих советских учреждений довести до конца работу по размонтированию апартхейда. Логика деидеологизации внешней политики в период перестройки и особенно после распада СССР. Ожидание взаимных выгод от установления торговых и других экономических отношений.
И простое человеческое любопытство. В течение десятилетий наши страны оставались друг для друга не изведанными и не познанными экзотическими terra incognita (мы не говорим здесь о представителях АНК в изгнании, бывавших в нашей стране). Единственное, к чему привели все усилия официальной пропаганды с обеих сторон, это отсутствие информации. Просто возможность посмотреть, проверить, действительно ли по московским улицам гуляют медведи, а улицы Йоxаннесбурга вымощены золотом, – это ли не стимул к установлению отношений!
СССР и ангольско-намибийское урегулирование
Ангольский конфликт отнимал у обеих стран колоссальное количество ресурсов и не приводил к решительной военной победе ни одной из сторон. На протяжении 70-80-х годов прошлого века СССР постоянно наращивал свою военную помощь Анголе и увеличивал свое военное присутствие в этой стране, но и ЮАР резко увеличивала свой военный бюджет – почти вдвое только между 1985 и 1989 гг. [1144] Как писал С. Я. Синицын, «по степени военно-политической и материальной вовлеченности в противоборство и конфликты на Юге Африки именно ЮАР и СССР в тот период выступали в качестве главных действующих лиц» [1145] .
В то же время ни та, ни другая сторона не использовала свои военные и прочие ресурсы в этой войне в полной мере. Главным объяснением этому была, очевидно, отмеченная Синицыным «незаинтересованность обеих сторон в возникновении крупного вооруженного конфликта на Юге Африки и в приобретении происходящими там процессами неконтролируемого, хаотического характера». Синицын полагал, что именно это и было точкой соприкосновения интересов двух стран, хотя и указывал, что решить проблемы региона в конечном итоге могло только изменение «идентичности» самой ЮАР [1146] .
По словам другого советского дипломата, А. Н. Гогитидзе, толчок переговорному процессу по Намибии дал КГБ. Как он выразился, «… у них были свои дела с южноафриканскими спецслужбами» [1147] . В своих воспоминаниях А. Л. Адамишин упоминает, что к 1986 г. между СССР и ЮАР существовали «уже налаженные закрытые контакты. Последние осуществлялись представителями КГБ и их южноафриканскими коллегами, как правило, в Нью-Йорке, месте расположения ООН, либо в Вене, „под крышей“ МАГАТЭ». «Разумеется, – пишет Адамишин, – они представлялись друг другу в своем настоящем качестве» [1148] .
Рассказ о переговорах стоит, видимо, начать с уже упомянутого заседания Политбюро ЦК КПСС 13 ноября 1986 г., на котором обсуждалась ситуация на Юге Африки и, по словам Адамишина, получила одобрение «линия на усиление роли политических факторов в ущерб военным». Что это означало по отношению к Анголе, Адамишин определил однозначно: «Главное виделось ясно: с нашей военной вовлеченностью в Анголе надо кончать. Хватает нам Афганистана». Конкретные задачи по Анголе виделись ему так: политическое урегулирование в Анголе должно быть таким, чтобы оно способствовало подлинной политической независимости Намибии и обеспечивало бы коренные интересы правительства в Луанде. При проведении в жизнь новой политики, считал он, нужно было исходить из принципа: «то, что устроит Кубу, Анголу, СВАПО, АНК… устроит и СССР», но все же «не потакать нашим союзникам, когда они по тем или иным своим соображениям вставляли палки в колеса» [1149] .
По мнению Адамишина, перелом в советском видении ситуации на Юге Африки – во всяком случае, в МИД – произошел между маем и декабрем 1986 г. В мае, когда он получил назначение на свой пост, базовая директива, основанная на решениях XXVII съезда КПСС, призывала к разблокированию конфликтной ситуации в этом регионе. Но из практических рекомендаций следовало, по сути дела, что менять ничего не нужно, надо лишь не допускать углубления конфликта [1150] .
Новая программа действий, вынесенная на коллегию МИД в декабре, была совершенно иной. В ней говорилось, что противоборство национально-освободительных движений с ЮАР приобрело затяжной характер и обостряет ситуацию во всем мире, причем в военном отношении ход событий складывается не в их пользу. В связи с этим основой советской политики в регионе должны стать меры, направленные на исключение военной конфронтации СССР с ЮАР и США, понижение уровня вовлеченности СССР в конфликт и приведение к независимости Намибии. В документе указывалось, что военным путем решить внутренние конфликты в Анголе и Мозамбике невозможно, и потому военная поддержка правительств этих стран Советским Союзом не может стабилизировать обстановку, хотя и помогает удерживать их у власти. Говорилось и о том, что идеи социализма в этих странах дискредитированы войной и разрухой и что экономических отношений между СССР и этими странами практически не существует – из-за войн прекращен даже лов рыбы, и нереально рассчитывать, что Ангола когда-нибудь вернет свой долг. СССР несет значительные материальные издержки в регионе. Эта ситуация неблагоприятно отражается на отношениях с США, которые, пользуясь ею, тормозят решение интересующих СССР вопросов на магистральных направлениях, включая разоружение [1151] .
Верна ли была такая оценка ситуации на Юге Африки и правильные ли были сделаны из нее выводы? Ответ на этот вопрос во многом носит идеологический характер. Как оценивать значение национально-освободительных движений для СССР? Способствовали ли они прогрессу дела борьбы за социализм, которую СССР должен был поддерживать по определению? Или были тяжелой финансовой обузой и тормозом создания новой системы международных отношений, основанных на принципах разрядки международной напряженности? Или просто являлись справедливым делом, которое необходимо было поддерживать по мере возможности?
