3 февраля 1905 г., вскоре после «Кровавого воскресенья» в Петербурге, кейптаунская Социал-демократическая федерация организовала митинг протеста против репрессий в России. Оливия Шрейнер болела и не смогла придти, но прислала письмо. Оно было опубликовано.
«Я глубоко сожалею, что не могу быть с вами на митинге в воскресенье, чтобы выразить мою солидарность с русским стачечным движением. Отсутствуя физически, я буду с вами душой; и еще больше — с теми, кто сейчас в далекой России взял на себя бремя извечной войны человечества за высшую справедливость, войны, которая ведется столетиями то одним народом, то другим […] Сегодня знамя перешло в руки великого русского народа» [285].
Писательница вряд ли могла знать, что Максим Горький когда-то напечатал ее рассказы в «Нижегородском листке» и оценил очень высоко. Сама же она высоко ценила его:
«Я прочитала в утренней газете, что Максима Горького повесят. Еще несколько лет назад я считала, что в начале Двадцатого столетия такое невозможно. Сейчас я уже так не считаю».
В этом письме и сочувствие к российским евреям. Сожаление, что, не придя на митинг, она лишила себя возможности увидеть «очень многих российских евреев, представителей великого народа, который дал Европе ее религию и всему миру — своих сыновей. Как южноафриканка я горда и рада, что мы смогли дать прибежище и принять в наше гражданство многих, кого преследования вытолкнули из родных мест».
В центре Кейптауна 1 июля 1906 г. был митинг солидарности с российскими евреями. Обращаясь к собравшимся, Оливия Шрейнер протестовала против антисемитизма — и в России и в Южной Африке.
«Бедный еврей, изгнанник из России, прибыл к нашим берегам лишь с узелком одежды и с двумя пенсами в кармане, или вообще без единого пенса; и это его здесь причисляют к нежелательным элементам, от которых мы хотим избавиться» [286].
В 1918 г., после революции, она писала, что «прочла все книги о России», которые «смогла достать в течение последнего года» [287]. Ее волновали российские события, хотя она была тяжело больна и прикована к постели. Ненавидя царский режим, надеялась, что для России наступают лучшие времена. Но увидеть, как сложится ее будущее, уже не смогла. В 1920 г. писательницы не стало.
…Как легко клеймить национализм другого народа, расизм другой расы — и как трудно критиковать расизм и национализм своих соплеменников, добиваться от «своих» уважения к «другим», «чужим»! Оливия Шрейнер встала на этот тяжкий путь смолоду и нашла в себе силы не сходить с него до конца дней.
Отклики на свержение царизма
Южная Африка и Февральская революция… Казалось бы, какая может быть связь? Однако была… И сложная, далеко не однозначная.
Среди самых влиятельных иностранцев, которые повидали Россию в последние недели перед Февральской революцией, были два человека, пусть и не рожденных в Южной Африке, но связавших с нею долгие годы жизни.
Лорд Алфред Милнер с 1897 г. по 1905-й, был губернатором британской Капской колонии. Осуществлял британскую политику Южной Африке во время англо-бурской войны и в последующие годы. В январе-феврале 1917 г., уже в качестве военного министра Великобритании, возглавил большую британскую делегацию: она приехала в Петроград для переговоров о совместных союзнических действиях в мировой войне. Милнер встречался не только с министром иностранных дел Н.Н. Покровским, военным министром М.А. Беляевым и ведущим военным руководством, но с М.В. Родзянко, А.И. Гучковым, П.Н. Милюковым, главами всех политических партий, представленных в Думе. Побывал и в Петрограде, и в Москве. Не раз беседовал с Николаем II.
В состав британской делегации входил генерал Генри Вильсон (вскоре фельдмаршал). Он также прежде провел несколько лет в Южной Африке.
А среди тех, с кем они вели переговоры, — начальник генерального штаба В.И. Гурко, который во время англо-бурской войны был российским военным агентом в Трансваале. Какое-то время Гурко провел и в Кейптауне и там, вероятно, встречался и с Милнером, и с Вильсоном.
На встрече в Петрограде Гурко вручил Вильсону российский военный орден от имени Николая II [288].
Милнер, Вильсон и вся делегация уехали из России за несколько дней до Февральской революции.
В представленном правительству Британии «Отчете о миссии в Россию» Милнер выразил уверенность, что коренные перемены в России неизбежны. Но ему казалось, что произойдут они после окончания мировой войны [289].
Узнав о Февральской революции, он через несколько недель, 12 апреля 1917 г., объяснял ее причину:
«Бюрократия была так насквозь пропитана стремлением своекорыстно использовать служебное положение, фаворитизмом, некомпетентностью и коррупцией, что это вело к голоду в армии и к проигрышу войны — и все это знали, в том числе и солдаты» [290].
А его письмо Бьюкенену, британскому послу в России, — буквально пророчество:
«Боюсь, что теперь Россия пройдет через все стадии революционной лихорадки и ничто не поможет ей — даже если это будет длиться годами, — пока новая форма власти, вероятно, деспотической и непредсказуемой по своему характеру, не возникнет из этого хаоса».
И Милнер, и Вильсон наверняка были источником сведений о России для своих друзей и в Южной Африке.
На события в России откликнулся и Ян Христиан Смэтс, африканер, один из наиболее известных политических деятелей в истории «белой» Южной Африки. Активный участник борьбы буров против Англии в англо-бурской войне, он в 1910 г. с созданием Южно-Африканского Союза вошел в правительство и совмещал три поста: военного министра, министра внутренних дел и министра горнорудных дел (в 1939–1948 гг. был премьер-министром). С начала Первой мировой войны он возглавил британские войска в боевых действиях против немецкой армии в Германской Восточной Африке (ныне Танзания). А в 1917-м был вызван в Лондон, стал членом Имперского военного кабинета.
30 мая 1817 г. Смэтс выступил с речью, посвященной событиям в России: «Россия. Необходимость дисциплины и организованности». Произнесена она на «Русской выставке» в Лондоне.
«За те несколько месяцев, что я здесь, в Англии, я не слышал, чтобы кто-то пытался приуменьшить огромное значение событий, произошедших в России. Здесь все, все классы общества, находятся под впечатлением, что это, возможно, самое главное событие во всей войне… Я могу заверить русский народ, что в этой стране нет ни одного мужчины, ни одной женщины или ребенка, которые не симпатизировали бы ему глубоко и не радовались бы сердечно недавним событиям в России <…> Но, конечно, молодая свобода — что молодое вино, она иногда ударяет в голову, и свобода как мировая сила требует организации и дисциплины. Автократия обычно организована, а свобода никогда толком не организована. Она действует сама по себе, под воздействием своего внутреннего импульса, но в такое время, как теперь, нужно гораздо большее, чем просто идеалистический импульс. Вместе с импульсом свободы — благородного чувства свободы, ощущаемого великим народом — должна быть организация и должна быть дисциплина.
