Но и добраться до Митридата было не так-то просто, поскольку Лукуллу помимо этого пришлось заниматься осадой больших и хорошо укрепленных городов — Амиса, Евпатории и Фемискиры. Амис и Евпатория находились на близком расстоянии друг от друга, причем последняя считалась царской резиденцией. Жители Амиса оказали героическое сопротивление захватчикам, они отражали все вражеские приступы, сами делали вылазки, а многие из защитников выходили за стены и вызывали римлян на единоборство. Еще большие трудности испытали сыновья волчицы при осаде Фемискиры — города, расположенного на реке Фермодонте, где, согласно мифам, проживали легендарные амазонки. Бои за город с самого начала приняли такой ожесточенный характер, что римляне сразу же пустили в дело весь свой богатый осадный арсенал. Воздвигнув огромные насыпи и соорудив множество осадных башен, они попробовали прорваться в город через стены, но потерпели неудачу. Тогда Лукулл пошел другим путем: по его приказу под укрепления провели подземные ходы очень больших размеров, надеясь с их помощью обрушить стены и проникнуть в город. Но и эта затея потерпела неудачу: в подземных коридорах, при тусклом свете чадящих факелов, гоплиты Фемискиры сходились в рукопашную с легионерами, всякий раз отбрасывая их назад. В других местах, прорыв сверху в эти ходы отверстия, защитники выпускали туда медведей и других диких животных, а чтобы сделать жизнь работающих под землей совсем невыносимой, горожане запускали туда рои диких пчел. Яростная битва не затихала ни на один день, а успехи римлян были более чем сомнительны, мало того, Митридат, который всю зиму собирал армию у Кабиры, постоянно поддерживал осажденных, посылая им большое количество продовольствия, оружия и подкрепления. Судя по всему, царь на то и рассчитывал, что римская армия окажется связана осадой крупных городов, а у него будет столь необходимое время, чтобы собрать и обучить новое войско. И, видимо, эти расчеты стали оправдываться — под знамена Митридата собралось 40 000 пехоты и 4000 конницы, но в бой с римлянами он пока вступать не спешил, справедливо полагая, что чем дольше он останется на месте, тем больше увеличатся его силы, а силы римлян соответственно будут уменьшаться. В свою очередь, понимал это и римский командующий, но он надеялся, что царю надоест сидеть в горах зимой и он явится на выручку осажденным городам со всеми своими силами.
* * *
Так дело и тянулось до весны, а там терпение у Лукулла лопнуло, понимая, что Митридат и не собирается идти ему навстречу, он решил сам двинуться вперед и дать бой Евпатору. Весной 71 г. до н. э. римский полководец, оставив войска для осады Амиса под командованием Мурены, а также отряды для блокады Евпатории и Фемискиры, повел легионы против Митридата, война вступила в решающую фазу. Царь тоже понимал, что рано или поздно это произойдет, а потому был готов во всеоружии встретить своего врага. Встречи с римлянами в открытом бою на поле боя Митридат не боялся, они еще ни разу не победили его лично, наоборот, во всех битвах он выходил победителем. На дальних подступах к Кабирам были расставлены сторожевые отряды, которые должны были задержать продвижение врага и подать сигнальными огнями весть своему царю о приближении неприятеля. Все так бы и получилось, если бы не одно НО. И это как всегда оказалось предательство, причем опять предательство человека из самого близкого окружения, и мало того — царского родственника. Некий Феникс, человек царского рода, командовал одним из таких отрядов и, видя приближение легионов, распорядился зажечь сигнальные огни, но вместо того, чтобы дать Лукуллу бой на выгодной позиции, перешел на его сторону. И вот здесь возникает закономерный вопрос, а может быть, царь не зря казнил некоторых своих родственников, может быть, они действительно что-то замышляли против него? Ведь если посмотреть непредвзято, то он всю свою жизнь страдал от предательства близких ему людей, от тех, кому особенно доверял, — при таких обстоятельствах невольно станешь подозрительным.
Между тем армия Лукулла уже перевалила через горы и уже спускалась на равнину к Кабире, Митридат понял, что больше ждать нельзя, и тот момент, которого он ждал, наступил. И действительно, римская армия была утомлена долгим переходом и, что самое главное, значительно ослаблена, царь знал, что довольно крупные силы Лукулл оставил держать в осаде понтийские города. А потому Евпатор перевел войска через реку Лик и атаковал неприятеля, разыгралось кавалерийское сражение. Митридат лично повел в бой тяжелую конницу, и неприятельские всадники потерпели поражение. Видя бегство своей разгромленной кавалерии, перепугался не на шутку и Лукулл, а потому спешно стал уводить в горы свою пехоту, где она была недосягаема для победоносных понтийских наездников. Недаром Плутарх отметил, что именно на конницу возлагал свои надежды Митридат, и именно ее испугался римский полководец. А что касается римских всадников, то они в такой спешке удрали с поля боя, что даже бросили своего раненого командира, которого подобрали понтийцы и привели к Евпатору. «Когда его, тяжко страдающего от ран, привели к Митридату и царь спросил его, станет ли он ему другом, если будет пощажен, Помпоний ответил: “Если ты заключишь с римлянами мир — да. Если нет — я враг!” Митридат подивился ему и не причинил ему никакого зла» (Плутарх). О том же самом сообщает и Аппиан «когда варвары требовали убить его, царь ответил, что он не проявит насилия против доблести, попавшей в тяжелое положение ». Ну и где она, пресловутая царская кровожадность, где она, слепая ненависть к римлянам? Да, царь ненавидел Рим, но он прекрасно понимал и то, что все люди разные и даже среди врагов могут встречаться храбрые и порядочные люди, — и если Маний Аквилий честно заслужил свою порцию золота, то на Помпония Митридат смотрел совсем другими глазами.
* * *
А дальше началась затяжная позиционная борьба, царь Понта несколько раз выводил свое войско и строил его в боевые порядки, вызывая на бой Лукулла, но тот, помня недавний урок, предпочитал отсиживаться в горах. Митридат даже переводил свои войска через перевал, надеясь застать врага врасплох, но тот как мышь сидел в своем лагере, а штурмовать римские укрепленные позиции Евпатор не решался. Но и для Лукулла это бестолковое сидение в горных районах на одном месте не было выходом из положения, война явно затягивалась, а это могло выйти боком ему лично, если в сенате посчитают, что он не справляется, то на смену ему может прибыть другой полководец. И пока римский командующий ломал голову, как ему выбраться из ловушки, которую ему устроил Митридат, за него все решила судьба: несколько местных жителей были задержаны легионерами. Они-то и пообещали провести его войска в такое место, которое будет господствовать над равниной и где можно будет в полной безопасности расположиться лагерем. Лукулл с радостью ухватился за этот подарок фортуны, и разведя по всему лагерю костры, чтобы ввести противника в заблуждение, ночью повел свою армию по непроходимым тропам, прямо над лагерем Митридата. Рейд прошел благополучно, и, когда на рассвете понтийцы протерли глаза, то они с удивлением обнаружили римский лагерь прямо у себя над головой, а заодно смогли оценить и все выгоды нового римского расположения: если они захотят напасть на Митридата, то нападут, а если захотят отсидеться наверху, то для понтийцев они недосягаемы.
