Царь Македонии, решив показать собравшимся, что среди своего народа ему ничего не страшно и бояться некого, отсылает свою охрану и идет в театр один. И по пути получает удар мечом, от которого умирает. Вот как это выглядит у Юстина: «Не было недостатка и в великолепных зрелищах; Филипп отправился посмотреть на них без телохранителей, между двумя Александрами, сыном и зятем. Воспользовавшись этим, молодой человек из македонской знати, по имени Павсаний, ни в ком не возбуждавший подозрений, стал в узком проходе и заколол Филиппа, когда тот шел мимо него». А теперь посмотрим, что у Диодора: «Когда Филипп направил своих присутствующих друзей идти впереди него в театр, в то время как охранники держались на расстоянии, он, увидев, что царь остался один, бросился на него, вонзил кинжал под ребро и вытянул его из мертвеца, а затем побежал к лошадям у ворот, которых он приготовил для своего бегства». Какой вывод можно сделать из источников? А такой, что в момент убийства Филипп оказался совершенно один, охрану он сам не взял, а вот идти по узкому проходу, между сыном и зятем, как он шел до этого, стало невозможно, и те прошли вперед. Стоявший в проходе Павсаний, судя по всему, подозрений абсолютно никаких не вызывал, и его появление там воспринималось как само собой разумеющееся. Но вот что занятно – в погоню за убийцей бросились телохранители наследника, а не Филиппа, которые поспешили к нему. Но царь был уже мертв, а вот друзья Александра догнали убийцу и прикончили на месте, истыкав копьями – а ведь могли бы и взять живым, у Диодора четко написано, что Павсаний зацепился за виноградную лозу и упал. И судя по всему, убили там, где видеть не могли – виноградные лозы ни в театре, ни на главных улицах городов не растут.
* * *
Так кто же был этот Павсаний – одиночка или же за ним кто-то стоял? Ищи того, кому это выгодно, вот первое правило при раскрытии преступлений. Но тут-то как раз оно и не поможет, ибо смерть Филиппа была выгодна очень многим. Во-первых, Александру и Олимпиаде, во-вторых, персам, в-третьих, тем же грекам, и, наконец, даже князьям из горной Македонии – ну и как тут определить, кому нужнее? Какую выгоду каждый из них получал в случае смерти царя, и так ясно, поэтому посмотрим, а какой же интерес был у Павсания убивать Филиппа. Диодор сообщает, что «Македонец Павсаний происходил из знатного рода из Орестиды». Это само по себе примечательно, ибо наводит на мысль о связях с князьями горной Македонии и их причастности к убийству. А вот что по этому поводу сообщает Юстин: «Павсаний этот еще в ранней юности подвергся насилию со стороны Аттала (того самого, дядюшки царицы Клеопатры), причем этот и без того позорный поступок тот сделал еще более гнусным: приведя Павсания на пир и напоив его допьяна неразбавленным вином, Аттал сделал его жертвой не только своей похоти, но и предоставил его и остальным своим сотрапезникам, словно Павсаний был продажным распутником, так что Павсаний стал посмешищем в глазах своих сверстников. Тяжко оскорбленный, Павсаний несколько раз обращался с жалобами к Филиппу. Павсанию отводили глаза ложными обещаниями, да еще и подшучивали над ним, а врагу его – он видел – дали почетную должность военачальника; поэтому он обратил свой гнев против Филиппа и, не будучи в состоянии отомстить обидчику, отмстил несправедливому судье». Но тут возникает вопрос – а что, собственно, мешало ему добраться до Аттала? Подкараулить македонского полководца гораздо проще, чем убить царя, ведь Аттал, надо думать, околачивался во дворце постоянно, и пока его не отправили в Азию с корпусом, был вполне доступен для мести. Но нет, Павсаний предпочитает надоедать Филиппу, а сам не делает ничего, а потом вдруг решает убить македонского царя, хотя до этого вполне мог и обидчика. Интересные подробности сообщает Диодор: «Павсаний тем не менее неумолимо вынашивал свой гнев и жаждал отомстить за себя, а не только тому, кто совершил несправедливость, но и тому, кто отказался отомстить за него. В этом замысле его особенно поощрял софист Гермократ. Он был его учеником, и когда он спросил в ходе своего учения, как можно стать самым известным, софист ответил, что надо убить того, кто совершил великие дела, и сколь же долго как будут помнить его, столь же долго будут помнить и его убийцу». Но в этом разговоре с софистом и слова нет о мести, здесь скорее Павсанию лавры Герострата покоя не дают! А вот почему его поощрял Гермократ и на кого сей софист работал, узнать было бы очень интересно. Можно предположить, что сначала Павсанию и в голову не приходило убивать царя, должен же он был понимать, что теперь Аттал Филиппу – родственник, и вряд ли будет наказан. Значит, кто-то должен был подсказать, объяснить и направить на путь истинный. И этот кто-то мог быть кто угодно – хотя бы и тот же Гермократ или некто другой.
И здесь хотелось бы обратить внимание на то, имел Александр отношение к убийству или нет. «Думали также, что Павсаний был подослан Олимпиадой, матерью Александра, да и сам Александр не был, по-видимому, не осведомлен о том, что замышляется убийство его отца… Александр же опасался встретить соперника в лице брата, рожденного мачехой» (Юстин). Но вот что хотелось бы заметить: на момент убийства Александр – единственный законный наследник Филиппа, которого любят в армии и знает народ, слабоумный Арридей в счет не идет. Родится у Филиппа и Клеопатры новый сын или нет – написано вилами на воде, и случись что с царем после того, как он избавится от Александра, Македония останется без правителя со всеми вытекающими отсюда последствиями. А Филипп все это прекрасно понимал и вряд ли вынашивал планы отстранения старшего сына от власти, недаром он с ним помирился накануне. А возможно даже, и был у них разговор о престолонаследии, и отцу удалось убедить сына в том, что ничего плохого он ему не желает. Сейчас трудно сказать что-то определенное, но, на мой взгляд, в данной ситуации Александр чувствовал себя при македонском дворе достаточно уверенно, отношения с Филиппом стали более-менее налаживаться, и вряд ли бы он пошел сейчас на убийство отца. А вот мать царевича – совсем другое дело.
Гордая и властная царица, жрица древнего культа Кабиров, чувствовала себя униженной и прекрасно понимала, что та роль, которую раньше при македонском дворе играла она, теперь будет принадлежать другой. И ситуация может измениться только в том случае, если царем станет сын, а главный виновник ее позора отправится к Аиду. «Олимпиада не менее страдала от того, что ее отвергли и предпочли ей Клеопатру, чем Павсаний, – от своего позора» (Юстин). Получается что-то по принципу – вот и встретились два одиночества. Но тот же Юстин указывает, что оскорбленная царица искала и другие пути мести своему неверному мужу: «Олимпиада со своей стороны побуждала своего брата Александра, царя Эпира, к войне с Филиппом и достигла бы цели, если бы Филипп не сделал Александра своим зятем, выдав за него дочь». Ну, тут трудно говорить, начал бы Эпирец войну с Филиппом или нет – ведь троном он, в конечном итоге, был обязан именно ему, да и не Эпиру было воевать с Македонией – весовые категории разные. Александр Эпирский был реалистом и ввергать свой народ в войну из-за оскорбленных чувств сестры вряд ли бы стал – времена Троянской войны канули в Лету. Так что вполне возможно, что, не найдя понимания у брата, Олимпиада и решила привлечь к делу Павсания. Да и поведение ее после смерти мужа наводит на определенные размышления: «Когда же она, услыхав об убийстве царя, поспешила на похороны под предлогом исполнения последнего долга, то она в ту же ночь возложила на голову висевшего на кресте Павсания золотой венец. Никто, кроме нее, не мог отважиться на это, раз после Филиппа остался сын. Спустя немного дней она сожгла снятый с креста труп убийцы над останками своего мужа и приказала насыпать холм на том же месте; она позаботилась и о том, чтобы ежегодно приносились умершему жертвы согласно верованиям народа» (Юстин). Но если посмотреть на это с другой стороны и допустить, что к убийству она отношения не имеет, то и тогда ее поведение будет понятным: одним ударом меча Павсаний вернул ей прежнее положение, сделав царем ее сына. Как она должна относиться к человеку, который покарал того, кто ее страшно оскорбил и унизил? Олимпиада наглядно показывала всем свое торжество, ей просто необходимо было, чтобы все видели, что боги на ее стороне. «Наконец, она посвятила Аполлону меч, которым был заколот царь, от имени Мирталы; это имя Олимпиада носила в младенчестве. Все это она делала настолько открыто, как будто она боялась, что преступление, совершенное ею, будет приписано не ей» (Юстин). А чего и кого ей, собственно, было бояться, ведь царем стал ее любимый и ненаглядный сынок, и из ее действий складывается такое впечатление, что на мнение окружающих ей было глубоко наплевать, главное – она снова царица!
