* * *
Битва была ожесточенной, но, судя по всему, не особенно долгой, большая часть времени ушла на преследование разбитого врага. Потери персов источники единодушно объявляют как 100 000 погибших пехотинцев и 10 000 кавалеристов. Здесь хотелось бы обратить внимание вот на что: в Древнем мире основные потери на поле боя армии несли не во время сражения, а во время бегства. А здесь бегство было массовым, пути отступления проходили в горной местности, где не каждый сможет правильно себя повести, а потому их количество не должно удивлять. Например, персидской кавалерии удирать по горным тропам было практически невозможно, да и необходимым знанием окрестностей они вряд ли обладали. Античные историки прямо называют причину таких громадных потерь – условия местности «так как многотысячной толпе пришлось бежать в теснинах, то вся окрестность наполнилась трупами» (Диодор). Ему вторит Арриан: «Птолемей, сын Лага, следовавший тогда за Александром, рассказывает, что когда они, преследуя Дария, оказались у какой-то пропасти, то перешли через нее по трупам». Да и наступившая темнота явно не помогла тем, кто блуждал в горах, наоборот, стало еще опасней, ибо шанс не заметить пропасть и сорваться туда возрастал многократно. А вот по поводу македонских потерь меня терзают смутные сомнения – такие же сомнения посещали меня во время изучения Римско-Македонских войн. И так как элемент пропаганды налицо, историю пишут победители, и не стоит удивляться, когда потери победившей стороны исчисляются десятками людей, а проигравших – многими тысячами. По Диодору, погибло: «у македонцев около 300 пехотинцев и человек полтораста всадников». Вот так, не больше и не меньше. А как же быть с жесточайшим сражением между фалангой и наемниками, ведь есть свидетельство Арриана, что: «пал Птолемей, сын Селевка, человек большой доблести, и около 120 непоследних македонцев». А ведь этот Птолемей был одним из командиров подразделений фаланги, о чем ранее указывает тот же Арриан, а эти «120 непоследних македонцев» явно были представителями младшего командного состава. Что же тогда говорить о простых бойцах, их явно было больше! Да и тяжелая персидская конница, атакуя войска Пармениона, явно наносила в рукопашной удары не по воздуху, не просто так часть фессалийской кавалерии разбежалась. В дальнейшем римские и проримски настроенные историки возьмут на вооружение этот элемент пропаганды и обратят его против самих же македонцев – когда Римская республика и Македонское царство схлестнутся в смертельной борьбе, то потери римлян всегда будут в несколько раз меньше, чем у их врагов. В итоге ситуация дойдет до абсурда – в битве при Пидне на 20 000 убитых македонцев придется 100 римлян, но все равно найдутся люди, которые в эти байки будут верить и с увлечением их повторять. Словом, применительно к македонцам можно сказать – как аукнулось, так и откликнулось! А что касается непосредственно царя Александра, то «он был ранен в бедро кинжалом, но что ранение не было опасным» (Плутарх).
* * *
Битва закончена, враг разбит, и торжествующая толпа македонской солдатни хлынула во вражеский лагерь. И Курций Руф, и Диодор оставили красочное описание того погрома, который там учинили победители. «Македонцы прекратили преследование и занялись грабежом: больше всего в царских палатах, где было много богатства. Из царской сокровищницы расхищено было много серебра, немало золота, огромное количество роскошных одежд. Награблено было немало богатства также у царских друзей, родных и прочих военачальников» (Диодор). Досталось и женщинам, которых в персидском лагере оказалось полным-полно: «По древнему персидскому обычаю, за армией на колесницах, обитых золотыми пластинками, следовали женщины не только из царской семьи, но из семей родственных и дружественных царю… Одни солдаты тащили несчастных за волосы; другие, сорвав одежды, хватали обнаженных, ударяли их тупым концом копья и, пользуясь случаем, попирали то, что составляло их честь и славу» (Диодор). Лишь возвращение Александра из погони приостановило развернувшуюся вакханалию, мало ли как он мог посмотреть на такое безобразие, а своего царя македонцы явно побаивались. Об отношении царя к подобным вещам можно прочесть у Плутарха: «Узнав, что два македонянина, служившие под началом Пармениона, – Дамон и Тимофей, обесчестили жен каких-то наемников, царь письменно приказал Пармениону в случае, если это будет доказано, убить их, как диких зверей, сотворенных на пагубу людям». Семью же Дария спасло лишь то, что слуги македонского царя проявили завидную прыть и первыми захватили шатер Царя царей и всех, кто там находился. Сразу принялись за дело – навели относительный порядок и приготовили ванну и обед к прибытию своего повелителя. Плутарх приводит интереснейшее свидетельство того, как царь Македонии, страны, где и царский двор не отличался особым блеском, впервые столкнулся с роскошью восточных владык. «Когда Александр увидел всякого рода сосуды – кувшины, тазы, флаконы для притираний, все искусно сделанные из чистого золота, когда он услышал удивительный запах душистых трав и других благовоний, когда наконец он прошел в палатку, изумлявшую своими размерами, высотой, убранством лож и столов, – царь посмотрел на своих друзей и сказал: «Вот это, по-видимому, и значит царствовать!» Изумление царя понять можно, в суровой и далекой Македонии царский двор тоже не бедствовал, его предшественники уделяли этому много внимания, но все это не шло ни в какое сравнение с тем блеском Азии, с каким молодой человек впервые столкнулся. И самое главное, что принадлежит это все теперь Александру, и распоряжаться всем этим он может по своему усмотрению. «Затем Александр осмотрел богатства и сокровища Дария, попавшие в его руки, и был охвачен изумлением при виде всего этого. Тогда-то он начал впервые устраивать пышные трапезы и великолепные пиры» (Юстин). Наверное, именно с этого момента и стал проникать в царскую душу яд Востока, сначала маленькими каплями, а потом и более крупными дозами, незаметно меняя его отношение к окружающему его миру. Но до этого было пока далеко, а сейчас Македонец позволил себе сделать широкий жест – его отношение к семье побежденного врага, восхвалялось на протяжении веков. Он не только ни в чем их не ущемил, но оставил все так, как было при Дарии. Даже отрицательно настроенные по отношению к нему историки не могут здесь его упрекнуть – в этот момент Александр был безупречен. Замечательно высказался по этому поводу Диодор: «Я же вообще думаю, что среди множества прекрасных деяний, совершенных Александром, нет ни одного большего и более достойного памяти историка. Осады городов, сражения и прочие воинские деяния удачно заканчиваются благодаря счастливому случаю или доблести, но только мудрый почувствует жалость к тем, кто целиком оказался в его власти».
Но что самое главное, Александр мог себе такое позволить, ибо после битвы при Иссе он по-настоящему почувствовал себя царем Азии. Это не пророчество в Гордионе, которое само по себе ни чем не подкреплялось; именно здесь, на поле боя, с оружием в руках, он отстоял это право на высшую власть! На мой взгляд, именно эта битва стала переломным моментом в психологии македонского царя, он теперь Царь царей, он олицетворяет теперь высшую власть в державе Ахеменидов, и горе тому, кто на эту власть замахнется. А Дарий, потерявший эту власть, для него теперь не более чем простой смертный, на что Александр и не замедлил указать, когда получил от последнего письмо.
