* * *
Там, где Акесин впадает в Инд, Александр сделал остановку – он поджидал, когда подойдет со своим корпусом Пердикка, который приводил к покорности многочисленные племена обитавших здесь индов. А самому Царю царей пришла пора прекратить размахивать мечом, и заняться государственными делами. В его лагерь косяком пошли посольства от племенных вождей и князей с выражением покорности – судьба маллов у всех стояла перед глазами. Утрясая дела с новыми подданными, сын Амона одновременно занялся строительством, приказав, при слиянии двух рек, возвести город, а заодно и корабельные верфи. И в самый разгар этой бурной деятельности к Александру заявился не кто иной, как его тесть Оксиарт. Из текста Арриана видно, что согдиец не просто так осчастливил зятя своим появлением, а приехал с кляузой на сатрапа парапамисадов Тириеспа. Македонец тестя уважил: «Царь прибавил к его сатрапии еще парапамисадов, а прежнего сатрапа Тириеспа отрешил от должности, так как ему донесли, что у Тириеспа сатрапия в беспорядке». Была ли у Тириеспа сатрапия в беспорядке или нет, одним богам известно, но, судя по всему, Царь царей посчитал, что уж пусть лучше во главе двух областей стоит родственник, так все-таки надежней.
А движение на юг все продолжалось – часть армии по-прежнему шла вдоль берегов, а другая плыла на кораблях. Александра в это время обуяла страсть к строительству – судя по всему, даже ему надоела эта бесконечная война. Пусть повоюют полководцы, а он заслужил отдых – на всем этом отрезке пути он восстанавливает и укрепляет города, попутно строя верфи, на которых чинят его суда и спускают на воду новые. А самое главное, он все ближе и ближе приближался к землям князя Мусикана, который, затаившись в своей столице, выжидал, как дальше повернутся события. Эта зловещая тишина насторожила Александра: «Мусикан не выходил ему навстречу с изъявлениями покорности за себя и за свою страну, не посылал послов ради заключения дружбы, сам не прислал никаких даров, приличествующих великому царю, и ничего не просил у Александра» (Арриан). Самое тревожное, что ничего не просил – значит, все есть, а раз есть все, то, соответственно, опасен. Царь царей уже привык, что при виде одной только тени Искандера Двурогого ужас охватывает всех князей и правителей, а здесь происходило что-то непонятное. И тогда он решил действовать: «Александр спустился по реке с такой стремительностью, что прибыл к границам Мусикана раньше, чем Мусикан узнал, что Александр идет на него. Перепуганный, он поспешно вышел Александру навстречу с дарами, которые у индов ценятся больше всего: привел всех слонов; заявил, что отдает себя и свой народ во власть Александра; признал неправильность своего поведения; это был наилучший способ получить от Александра все, что было нужно» (Арриан). Сын Амона князя простил, осмотрел его главный город, полюбовался страной, а в завершение поездки велел укрепить крепость в городе и поставить в ней гарнизон – царя терзали смутные сомнения относительно дальнейшего хода развития событий.
А дальше ему снова захотелось повоевать – взяв мобильные войска и конницу, он прошелся по землям князя Оксикана, который, как и Мусикан, ушел в глубокое подполье и не подавал признаков жизни. Во время своего стремительного рейда Македонец с ходу взял два больших города и в одном из них захватил-таки злополучного князя, который на этот раз не сумел вовремя скрыться. «Остальные города в этой стране сдавались ему при его приближении: нигде не оказали сопротивления. Александр вселил в души всех индов рабский страх перед собой и перед своей счастливой судьбой» (Арриан). Еще бы! Слава бежала впереди Искандера Двурогого и становиться на пути Завоевателя не хотел никто. Но тут случился казус. Самба, которого Александр поставил сатрапом горных индов, узнав, что его злейший враг Мусикан пощажен Двурогим, испугался и бежал. Причем убежал не от Двурогого, а от своего врага Мусикана. Родственники беглеца еле-еле отвели от него беду: чтобы не пал на него гнев грозного царя, они не только сдали ему главный город и передали княжеские сокровища, но и выдали всех боевых слонов. А вот другой город, где народ подбили на восстание брахманы, он взял штурмом, а зачинщиков мятежа предал смерти – дабы другим неповадно было. Но урок, судя по всему, впрок не пошел.
* * *
Складывается такое впечатление, что некоторые представители местной элиты, которых царь оставлял у кормила власти, явно не понимали, чего он от них хочет. А хотел Александр в принципе немного – чтобы обеспечивали в своей сатрапии порядок, платили своевременно налоги и, конечно же, лояльности к верховной власти. Но некоторые подобное довольно гуманное отношение воспринимали как признак слабости, а не политической мудрости – и в этом была их самая страшная ошибка. Нам не известно, чем и о чем думал Мусикан, когда поднимал восстание, но источники конкретно указывают, что на это его подбили брахманы. Ну не зря сын Амона не любил это племя, да и Мусикану не зря не доверял до конца – хоть тот теперь и восстал, а в городской крепости македонский гарнизон сидит! Искандер Двурогий даже не соизволил выступить против мятежного сатрапа, а послал против него Пифона, зато сам решил провести карательную операцию в землях смутьяна. «Он послал на него сатрапа Пифона, сына Агенора, с достаточным войском, а сам пошел на города, подвластные Мусикану; одни из них он сровнял с землей, а жителей обратил в рабство; в других поставил гарнизоны и довершил возведение крепостей» (Арриан). И вновь гнев Двурогого обрушился на ни в чем не повинный народ, снова вдоль берегов рыскали македонские отряды, вылавливая беглецов, а дым от сожженных селений поднимался к небу. Мятежник предал доверие царя и кара должна быть суровой – царские воины вытаптывали и жгли поля, в огне рушились дома и дворцы, пламя охваченных пожарищами городов отражалось в водах реки, и казалось, что древний Инд течет кровью. Едва Македонец закончил карательные операции, как в лагерь прибыл Пифон и привел с собой связанного Мусикана а также заодно и брахманов– подстрекателей. С пленными Царь царей не церемонился и повелел вздернуть князя, вместе с его идейными вдохновителями. И только он это сделал, как сразу же явился правитель Паталы, и был он ласков и любезен. «Он отдавал во власть Александра всю свою землю, поручая ему и себя и все свое. Александр отослал его обратно в его владения, приказав приготовить все, что нужно, для приема войска» (Арриан).
Именно здесь царь окончательно разделил войска для возвращения в Вавилон: «Кратера же с полками Аттала, Мелегра и Антигена, с находившимися тут лучниками, «друзьями» и прочими македонцами, уже не годными для военной службы (они отправлялись в Македонию), он послал через землю арахотов и зарангов в Карманию и поручил ему вести слонов» (Арриан). То есть эти войска уходили более легким путем, минуя безжизненные пространства Гедросии, и хоть их путь был дольше, но гораздо безопаснее. А дальше опять неприятности – накануне прибытия в Паталу он узнал, что князь поднял свой народ и бежал из страны, все побросав: «Александр стал спускаться по реке еще быстрее, чем раньше. Прибыв в Паталы, он застал обезлюдевшую страну: не было ни городского, ни сельского населения. В погоню он послал самых быстроногих своих воинов; кое-кого из беглецов поймали, и он отправил их за остальными, поручив сказать им, чтобы они смело возвращались домой: они будут, как и раньше, жить в своем городе и обрабатывать свою землю; многие и вернулись» (Арриан). Дав поручение Гефестиону выстроить в Паталах крепость, Александр решил предпринять путешествие дальше на юг и выйти в открытый Океан.
