Наследие советской дискриминации увеличивало вероятность того, что кто-то вроде Дудаева, способный воодушевить сельские массы с помощью разгневанных местных интеллектуалов, должен был занять пост руководителя. Но это не объясняет того, почему он оказался столь непримиримым. Отличие от Ингушетии поразительно. Там тоже почти не было местной номенклатуры и массы безработных молодых людей. И там, как и в Чечне, аутсайдером оказался региональный лидер – так же как и Дудаев, военный офицер и герой Афганской войны генерал Руслан Аушев. Тем не менее Ингушетия была достаточно осторожной, чтобы не быть втянутой в приключения Дудаева. Аушев умело вел переговоры с Москвой, избегая вспышек ингушского национализма, который был чреват войной с Северной Осетией по поводу спорного Пригородного района.
Мог ли Дудаев подражать Аушеву или Шаймиеву? Мог ли он толкнуть Ельцина к развязыванию войны, чтобы получить такие же уступки, как Татарстан, но затем смирился с конфедеративным статусом в составе Российской республики? Здесь необходимо сказать о характере Дудаева.
Учитывая жизнь и карьеру Дудаева, его абсолютизм кажется странным. Он оказался идеальным кандидатом для заключения сделок. Он был первым чеченцем, который стал генералом Советской армии, он был отличным примером успешной ассимиляции. Действительно, Дудаев провел всего несколько лет в Чечне и, по мнению многих современников, что по-русски он говорил свободно, а по-чеченски запинаясь. Его жена была дочерью этнического русского офицера Советской армии. Вряд ли, будучи исламским фундаменталистом, он когда-то «говорил в интервью, что мусульмане должны молиться три раза в день», а когда ему сообщили, что на самом деле они должны молиться пять раз, ответил: «Ну еще лучше! Молитесь пять раз, хоть заняты будете». В Афганистане он преданно бомбил исламских боевиков, сражающихся с советской оккупацией, завоевав орден Красной Звезды и орден Красного Знамени. Украинский офицер военно-воздушных сил, командующий Константин Морозов был поражен дисциплиной Дудаева и его профессионализмом, его «реальным боевым стержнем».
Кто добился компромисса с правящими кругами России, с такими людьми, как министр обороны Павел Грачёв, которого Дудаев знал по Афганистану? И все же само восхождение по карьерной лестнице, должно быть, сделало свое дело. Как чеченец, он находился под микроскопом, за ним постоянно наблюдали, чтобы найти хоть какое-то проявление ненадежности. Морозов был на военном аэродроме, когда Дудаев получил известие о присвоении ему звания генерала.
Он был в таком восторге, сходил с ума от переполнявших его эмоций, которые, вероятно, одержали над ним верх. Тут же на асфальте он танцевал лезгинку, традиционный народный танец Чечни и большей части кавказского региона… Он понял… что в данный момент нашей истории было невозможно для высокопоставленного военного офицера выступать в защиту своего национального самосознания. Такой момент придет, всему свое время, но в данный момент он просто танцевал лезгинку. И очень хорошо, мог бы добавить я.
Воспоминания Морозова могут быть окрашены своим собственным национальным пробуждением, он позже занимал должность первого министра обороны независимой Украины. Но в той дерзкой и довольно рискованной лезгинке, пожалуй, промелькнула хроническая напряженность, которую офицерское тело Дудаева старалось скрыть. Возможно, цена, заплаченная им за успешную ассимиляцию, помогает объяснить раздражительность, которую он проявлял позже к Ельцину и его генералам.
В журналистских описаниях, западных и российских, Дудаев предстает практически карикатурой третьего мирового диктатора
[137]
. Он дает интервью, как правило, поздно ночью, в безупречно выглаженной форме и обращается к журналистам с риторическими вопросами, выступает с часовой тирадой против «русизма» – идеологии, которая была «формой сатанизма» и «хуже, чем нацизм». Своими тонкими усами, «невеселой искусственной улыбкой» и «театральным металлическим смехом» он напомнил британскому журналисту Анатолю Ливену «ухоженную, но раздражительную сиамскую кошку». Даже когда Дудаев искал встреч с Ельциным, он не мог не подначивать над российским президентом, называя его «пьяницей», «главарем шайки убийц». Он угрожал атаковать атомные электростанции и отправить Басаева взорвать Кремль. Он решил зачитать требование со стороны демонстрантов, что после каждого воздушного налета он будет вешать российского заложника на улице на парашютных стропах.
Помимо неэффективных напыщенных речей в поведении Дудаева также проявлялась еще и самая обычная странность. Некоторые подозревали у него наличие психического недуга – паранойи или мании величия. После того как в 1993 году во время взрыва погиб чеченский министр внутренних дел, люди Дудаева похитили мэра соседней деревни, «которого Дудаев подозревал в соучастии, потому что видели, как за 15 минут до взрыва он взглянул на часы». Он утверждал, что обнаружил, будто ислам возник не в Аравийской пустыне, а в Чечне, и что его люди были потомками Ноя, чей ковчег причалил в чеченских горах. По словам министра экономики Таймаза Абубакарова – Дудаев «говорил с убежденностью человека, который знает тайны, скрытые от других».
На вопрос, почему он не пошел на компромисс в переговорах за полную независимость, Дудаев иногда заявлял, что является заложником своих радикальных сторонников. Накануне войны Грачёв встретил Дудаева и призвал его отступить. «Я не принадлежу себе, – взорвался Дудаев, по словам Грачёва. – Если бы я принял такое решение, меня бы здесь больше не было, а были бы здесь другие». В этом есть некоторая доля истины. Однако не ясно, было ли примирение с Россией более опасным, чем война. Басаев и Яндарбиев называли его предателем. Тем не менее, если он стоял на своем, то он мог смело повернуться лицом к Гантемирову, Лабазанову, Автурханову и всей русской армии. На самом деле он пережил только 16 месяцев с момента начала войны.
Мне кажется, что Дудаев, не смог достичь соглашения с Москвой, потому что не знал, как это сделать. Компетентный командир военно-воздушных сил, он втиснулся в политическую предательскую окружающую среду, не имея какого-либо полезного опыта и союзников, которым можно было доверять. Он знал, как управлять эскадрой бомбардировщиков, но понятия не имел, как вести переговоры о политических соглашениях или как руководить правительством, не чувствовал, когда лучше блефовать, а когда открывать карты. У него есть, как пишет Георгий Дерлугьян, «военная вера в силу строгих команд». Это практически не годилось для работы с Ельциным или для строительства функционального государства. У него была грандиозная самооценка и отсутствие административных способностей, поэтому он опирался на агрессию: он не знал никакого другого пути, чтобы заручиться поддержкой, и в итоге стал заложником не столько своего окружения, сколько своих собственных ограничений.
Дудаев знал, как управлять эскадрой бомбардировщиков, но понятия не имел, как вести политические переговоры.
