В энергичном подъеме, случившемся в России после 1998 года, мало заслуг ранних либеральных реформ Путина. Но после 2001 года экономический рост был спровоцирован в нефтяной промышленности – сначала началось расширение производства, особенно в принадлежащих олигархам компаниях, а затем последовал и рост цен на нефть и увеличение доходов, которые питали спрос на бытовые услуги. Среди признаков растущей коррупции и политизации судебной системы выделяется застой в инвестировании в последние годы правления Путина. К тому времени наступили финансовые кризисные 2008–2009 годы, и модель на базе сырьевого роста, казалось, совершенно себя изжила.
Глава 7
Политическая логика
Укоренившаяся марксистская диктатура, возглавляемая кликой коррумпированных 70-летних стариканов, вдруг оживает, когда к власти приходит молодой лидер со свежими политическими идеями. Этот лидер призывает граждан свободно высказываться, вводит конкурентные выборы (для других, а не для самого себя) и случайно разрушает механизм, который координирует экономику страны. Управляемое им государство распадается на 15 составных частей. Соперник в результате легитимных выборов приходит к власти в одной из крупнейших частей распавшегося государства и закладывает основы рыночной экономики, освобождая цены и торговлю и приватизируя государственные предприятия. Реваншистские силы фактически завели его в тупик, все реформы были остановлены. Подобно тому, как эта застойная система могла просуществовать на протяжении длительного времени, вдруг появляется новый лидер и быстро рецентрализует власть. Все препятствия испарились. Далее он либерализует экономику, а затем сводит на нет гражданские свободы, поощряя клан ветеранов службы безопасности, получивший руководящие должности в бизнесе.
Как объяснить эту цепочку событий? Все перипетии российской политики за последние 25 лет, кажется, не поддаются никакому самому простому объяснению. Наблюдатели указывают на ряд факторов, из них некоторые, безусловно, фигурируют в истории, но ни один сам по себе ничего не объясняет.
Во-первых, что касается выбранного Путиным авторитарного стиля правления, то некоторые считают, что это связано с влиянием российского самодержавия, имеющего тысячелетнюю историю. Под влиянием князей, ханов, царей, а затем комиссаров русские, как говорят, приобрели культуру «повиновения сильной и волевой власти». В то же время борьба за выживание в суровых климатических условиях, как полагают, воспитала коллективистский менталитет и подозрительность к посторонним. Эти факторы в совокупности, как сказано выше, порождают пристрастие к сильным, свободным лидерам. Россия, приходит к заключению историк Ричард Пайпс, «серьезно относится к авторитарному правительству».
Во-вторых, неудачи Путина связывают с географией России: страна просто простирается слишком далеко на Восток, чтобы иметь либеральную демократию. Земли, находящиеся за пределами Балтики, пропустили формирующий опыт Европы – римское право, феодализм, Ренессанс, Возрождение и Просвещение. Хотя крепостное право закончилось раньше на западе, оно все еще продолжало существовать в XIX веке на востоке страны. Более того, у стран, ближе всего расположенных к Западу, появилась перспектива быть принятыми в Европейский Союз и другие западные объединения, а это послужило мощным стимулом для проведения реформ в их политике сразу же после падения Берлинской стены. В результате весь спектр свободы сегодня проходит в Европе с запада на восток, а Россия находится по другую сторону пропасти.
В-третьих, наблюдатели убеждены, что движущая сила политических перемен в России – нефть. Страны, богатые углеводородами, как правило, имеют менее демократические правительства. Некоторые также считают, что на территории определенных стран существуют четкие связи между изменяющимися со временем мировыми ценами на нефть и циклами независимости и репрессий. В государствах, имеющих слабые структуры и зависящих от нефтяных доходов, как пишет журналист New York Times Том Фридман, «цены на нефть и темпы независимости всегда движутся в противоположных направлениях». Россия, утверждает он, – прекрасный пример. После того как цены на нефть снизились в начале 1980-х годов, Горбачёв начал проводить свои политические реформы; когда цены взлетели после 1998 года, Путин начал возвращение к демократическим свободам.
В-четвертых, чтобы понять сущность резких переходов в России, нужно проследить в них фазы социальной революции. Великие революции в Англии, Франции, России и в некоторой степени в Америке прошли через несколько общих этапов. Сначала наступил крах старого режима и к власти пришел сдержанный реформатор. Его убрали радикалы, которые ввели террор и мобилизацию населения на фоне утопической идеологии. А затем они, в свою очередь, свергли начавшийся период стабилизации (Термидор), когда доминировала новая элита, обогатившаяся за счет перераспределения собственности. Национализм сменил радикальную идеологию. Наконец появился диктатор, который обещает восстановить сильное государство. Применяя эту схему в отношении России с 1985 года, можно увидеть, что Горбачёв выступал как умеренный реформатор, Ельцин – как радикал, а Путин – как послереволюционный диктатор.
В-пятых, разнообразные результаты и идеи соотносятся с определенными личностями лидеров, находящихся у власти. В ходе постоянных изменений в посткоммунистической политике, пишет экономист Андерс Аслунд, российские лидеры имели необычайно широкие возможности выбора руководства страны: «Естественно, что политические лидеры не все решали сами, но когда они сосредотачивались на определенной цели, эффект был поистине удивительным… Идеи лидеров были чрезвычайно важными и основополагающими для их политики». Многое зависело, следовательно, от целей действующего президента и его способности сосредотачиваться на главном. «Российская капиталистическая революция несет на себе отпечаток одного гиганта – Бориса Ельцина. И успехи, и неудачи российской политики при его правлении были прямыми следствиями его личной проницательности и моральной неустойчивости», – продолжает ученый.
Перипетии российской политики за последние 25 лет не поддаются простому объяснению.
Большинство этих точек зрения указывает на что-то важное. Но ни одна из них сама по себе не объясняет ничего по существу. Если учитывать географию и историю, то они могут сделать возращение Путина к гражданским свободам практически неизбежным. Если это действительно так, то демократический прорыв в начале 1990-х годов становится еще более странным. Самое удивительное в российской политике за последние 25 лет не то, что авторитарные функции иногда всплывают на поверхность, а то, что таким образом проявляется свобода. Никогда еще, как минимум с XV века, русские не жили так свободно, как в последние два десятилетия.
Более того, исследования не предполагают, что древние авторитарные традиции или антикапиталистический коллективизм оказывают сегодня на русских большое влияние. Граждане подчинялись власти далеко не безоговорочно – временами они выражали крайнюю оппозицию по отношению к сильным и волевым правителям, осуждая военные события в Чечне и призывая своих лидеров уйти в отставку. В 1990 году часто проходили демонстрации и забастовки. В 1999 году 92 % россиян заявили, что они не одобряют действия своего президента, а 63 % сказали, что готовы присоединиться к акции протеста, требуя его отставки. При правлении Путина с декабря 2002 года большинство выступило против военной операции в Чечне и поддержало проведение переговоров с чеченскими боевиками. По крайней мере, в 13 антивоенных демонстрациях в Москве и Санкт-Петербурге в середине 2000-х годов приняли участие более тысячи участников. Вместо того чтобы выступать за единовластие, россияне постоянно говорили исследователям общественного мнения, что правители должны быть выбраны на свободных и справедливых выборах (см. главу 10). В декабре 1991 года 29 % россиян, якобы сторонников коллективизма, сказали, что хотят открыть свое дело, а 24 % хотели купить акции.
