Граждане подчинялись власти совсем не безоговорочно.
Диапазон свободы действительно распространялся с запада на восток. К 2010 году страны Центральной и Восточной Европы были стабильными демократиями; в государствах Центральной Азии царили разные виды самодержавия. Тем не менее европейская часть России наряду с западными соседями находится в неопределенной зоне вокруг центра этого диапазона. Государственные режимы здесь колеблются от диктатуры Александра Лукашенко до относительно конкурентной демократии Молдовы, России и нечто среднего в Украине. Страны этой группы отличаются отсутствием географического детерминизма. В некоторых странах политические режимы сильно изменились
[106]
с течением времени. В то же время граница между демократией и автократией сдвигается на восток, так же как и в прошлом, демократия распространялась с севера Европы на юг. В 1990-х годах некоторые из балканских государств – Сербия, Хорватия – имели авторитарное правительство. На протяжении последнего десятилетия они немного приблизились к своим западным более демократическим соседям. Даже если маловероятно, что демократия скоро наступит в Узбекистане и Туркменистане, практически нет никаких оснований полагать, что неверный политический курс России предопределялся ее местоположением.
Нефть и газ – характерная составляющая политики России. Однако они не могут сами по себе объяснить недавние политические изменения в стране. Нам необходимо различать предполагаемые последствия изменения цен на нефть и тех доходов, которые страна получает от ее продажи и которые зависят еще и от объемов добычи. Ученые, искавшие систематическую взаимосвязь между ценой на нефть и демократией, не смогли найти ни того, ни другого. И то и другое устанавливается на том уровне, который определен в нескольких странах. Но неясно, почему этот уровень изменяется намного чаще, чем если бы он определялся совершенно случайно. Напротив, есть свидетельства, что страны, получающие значительные нефтегазовые доходы, как правило, менее демократичны, чем те, которые не имеют таких доходов, по крайней мере, это происходит при наличии определенных условий. Однако оказывается, что эффект снижается: демократия гораздо сильнее в странах, где нефтяные доходы составляют 100 долларов на душу населения, а не 500. В тех странах, которые уже получают значительную прибыль от продажи нефти, даже высокие темпы роста или снижения доходов лишь незначительно влияют на характер режима. В 1985 году Россия уже была крупнейшим производителем нефти. Следовательно, международный опыт показывает, что изменения нефтяных доходов страны с 1985 года могут объяснить только очень малую часть наблюдаемых изменений в политике страны.
В некотором смысле революционный шаблон, кажется, соответствует новейшей истории России. Горбачёв, окруженный реакционерами и радикальными реформаторами, чем-то напоминает Александра Керенского – нерешительного главу Временного правительства 1917 года. Хотя остальные детали практически не совпадают. Обращаясь к традиционным этапам правления, можно обнаружить, что многие из ключевых сражений происходили не на улице, а в головах у Горбачёва или Ельцина. Горбачёв был одновременно правителем старого режима и умеренным революционером, который свергает этот строй. Ельцин сначала считался радикалом, но на протяжении 1994 года вынужден был побороть Робеспьера внутри себя, чтобы стать во главе Термидора. В отличие от классических революций российская революция была, главным образом, демократической, отвергающей применение насилия. Вместо штурма Бастилии и Зимнего дворца российские радикалы тратили свое время на проведение выборов, референдумов, а также на участие в бесконечных правительственных дебатах. Такая «революция» была также делом их рук. И оппортунисты, и радикалы – это бывшие сотрудники политбюро. Они не навязывали ни террор, ни утопическую идеологию. Они выступали против утопий и террора, которые были направлены только на то, чтобы сделать Россию более похожей на другие страны. Наконец, даже если переход России был больше похож на исторические революции, установление параллели не раскрывает многого в том, почему события происходили именно в такой последовательности.
Идеи российских лидеров, конечно, имели определенное значение. То же самое, хотя и в меньшей степени, касалось их личностей. Но что поражает в прошлом, так это то, насколько более важными были идеи президента именно в некие определенные моменты жизни. В эти определенные моменты решения лидера действительно изменяли ход истории. Если бы какой-нибудь другой член политбюро был выбран преемником Черненко в 1985 году, Россия, несомненно, развивалась бы совершенно по-другому, по крайней мере, на протяжении некоторого времени. И все же в другие моменты предложения лидеров были отклонены или просто игнорировались, похороненные в думских комитетах или заблокированные коалициями враждебно настроенной элиты. Но загадка в том, почему идеи лидеров иногда имеют значение, а в другое время игнорируются жесткой реальностью и растворяются в воздухе.
В этой главе я предлагаю новую интерпретацию логики, которая стимулировала политические преобразования в России, – ту, которая появилась при тщательном изучении данных и которая, как я считаю, лучше всего соответствует действительности, чем любая из упомянутых ранее. Нефть сыграла также свою роль в истории, как и идеи лидеров. В основании лежат история, география и революционная динамика. История начинается с изменений
[107]
в общественном мнении и в частности – с популярности действующих президентов.
Популярность президентов
Собранные с течением времени данные о рейтингах российских лидеров напоминают горное ущелье (рис. 7.1). Когда начался опрос населения в декабре 1989 года, Горбачёв был все еще чрезвычайно популярным: 81 % россиян сказали, что они одобряют его деятельность. Но в последующие годы количество поддерживающих его людей резко падает. К февралю 1991 года его популярность снизилась до 49 %, и, хотя она немного восстанавливается, к концу 1992 года его рейтинг составляет всего 19 %. Когда россияне отказались поддерживать Горбачёва, они сосредоточились на действиях Ельцина, рейтинг которого взлетел с 55 % в декабре 1989 года до почти 90 % в следующем году. Затем популярность Ельцина стала снижаться, опустившись до самого низкого уровня – 6 % в марте 1999 года. После того как Путин в августе 1999 года был назначен премьер-министром, его уровень популярности в первый месяц пребывания в должности резко взлетел и в середине января 2000 года, когда он стал исполняющим обязанности президента, достиг 84 %. На протяжении двух сроков пребывания на президентском посту его общественная поддержка колеблется между 61 % и 87 %. В 2008 году популярность Медведева была всего лишь на 10 пунктов ниже, чем у его наставника, и практически совпадала с рейтингом Путина – теперь снова ставшего премьер-министром. Ситуация на рис. 7.1 довольно необычная.
