В свой дом в Риме в тот вечер он так и не вернулся.
III
Когда он не вернулся домой и наутро, его слуги всполошились и послали к Святому Отцу. Тот был уверен, что дон Хуан просто где-то загулял, ибо «молодости свойственно легкомыслие», как сказал папа Александр, видимо, припомнив собственные молодые годы. Но когда герцог Гандии не вернулся и еще через сутки, папа обеспокоился. Как пишет Бурхард: «Тревога проняла его до кишок, и он велел сбирам – как называли в Риме полицейскую стражу – искать его сына повсюду».
Весть об исчезновении дона Хуана облетела Рим со скоростью лесного пожара. Были опасения, что это часть заговора против всего семейства Борджиа – и верные папе каталонцы теперь ходили по Риму только группами и с мечами наголо. Добрые люди, опасавшиеся обычных в таких случаях беспорядков, баррикадировали свои дома. Многие и вовсе уезжали – переждать возможные неприятности в каком-нибудь местечке потише, чем столица всего христианского мира. Подозревая друг друга в коварстве, вооружились и Орсини, и Колонна.
Полиция тем временем обнаружила грума дона Хуана. Он был тяжело ранен и говорить решительно неспособен.
Однако кое-какие результаты все-таки были достигнуты – лодочник, некий Джорджио Скьявино, сообщил, что в ночь исчезновения герцога Гандии он остался на лодке – надо было посторожить груз пиленого дерева. И около пяти утра он увидел двух людей, которые остановились на берегу Тибра и огляделись, но его не заметили, поскольку он в своей лодке не сидел, а лежал. Эти люди, убедившись, что на берегу никого нет, кому-то помахали – и из узкой улицы к ним вышли еще двое, и вслед за ними выехал всадник на белой лошади, а поперек седла впереди него было переброшено чье-то тело. Всадник свалил тело на землю, и сопровождавшие его люди подняли труп, раскачали и со всей силой кинули его в реку, как можно дальше от берега.
Они еще покидали вслед брошенному в реку трупу камни, потому что кинули его в воду одетым, и плащ набрал в себя воздух, надулся пузырем и тонуть не хотел. После этого все эти люди опять исчезли в той же узкой улице, откуда появились. Лодочник еще добавил, что к всаднику все обращались очень почтительно и называли его не иначе, как монсиньор. На вопрос полицейских, почему он не сообщил об этом раньше, лодочник ответил, что за свою жизнь видел в Тибре добрую сотню трупов, и никого это не волновало. Так что он не придал увиденному особого значения…
Ну, теперь у полиции появилась идея, где следует искать. Была объявлена награда в 10 дукатов тому, кто найдет тело – и больше трех сотен желающих подзаработать начали на лодках обшаривать дно сетями и баграми. К вечеру поиски увенчались успехом – тело дона Хуана было найдено. И действительно, труп не обобрали. Герцог был полностью одет, его бархатный наряд не тронут, и даже кошелек с 30 дукатами и то оказался при нем. Так что ограбление как мотив убийства можно было исключить. Зато уж в отношении самого убийства можно было не сомневаться – на трупе насчитали девять ран, нанесенных кинжалом, а к тому же, видимо, для полной уверенности и горло герцога тоже было перерезано.
Труп был доставлен в цитадель Ватикана, замок Святого Ангела.
IV
Александр Борджиа плакал над телом сына так, что его крики и рыдания были слышны на мосту Святого Ангела, который вел к замку. Потом он удалился к себе в покои и в течение трех дней оставался там один, отказываясь видеть кого бы то было и лишив себя пищи. Хуана Борджиа похоронили с небывалой пышностью. На траурных процессиях в то время, как правило, несли зажженные факелы, которые гасили у открытой могилы как символ угасшей жизни. Обычно число таких факелов не превышало двадцати – за колесницей с гробом дона Хуана де Борха, герцога Гандии, их несли две сотни.
Папа Александр говорил, что, если бы у него было семь тронов, он отдал бы их все за то, чтобы его сын был жив. Горе его было так огромно и неподдельно, что даже заклятые враги выражали ему свое сочувствие. Кардинал Джулиано делла Ровере прислал из Франции письмо, адресованное Святому Отцу, в котором говорил, что он скорбит о смерти дона Хуана и оплакивает его, как оплакивал бы собственного сына.
Конечно же, было назначено самое тщательное расследование. Круг подозреваемых был широк, герцог жил вольно и считался только с собственным самолюбием, он обидел многих. Первыми в списке стояли Орсини – глава их клана, Виржинио, умер в тюрьме, в смерти его винили папу Александра, а Орсини были не такие люди, чтобы оставить обиду неотомщенной. Вторым подозреваемым оказался Гвидобальдо, герцог Урбинский, на которого свалили вину за неудачу в «войне с Орсини».
Но при всем старании никаких доказательств найдено не было.
Тогда стали искать людей, у которых могли быть не политические, а личные обиды – и немедленно выяснилось, что дон Хуан совсем недавно жестоко поссорился с кардиналом Асканио Сфорца. Поскольку имя Сфорца было упомянуто, конечно же, к делу тут же приплели и бежавшего из Рима Джованни Сфорца. Было известно, что он прознал о намерении братьев Борджиа убить его и мог нанять бандитов, чтобы отплатить им той же монетой. Но и из «следа Сфорца» ничего выжать не удалось – кардинал Асканио по римским стандартам того времени был человеком мирным, а Джованни сидел у себя в Пезаро и нос боялся оттуда высунуть – вряд ли он решился на такой отчаянный шаг, как тайное убийство. Под расследование попал Антонио Мария делла Мирандола – его дочь была изнасилована доном Хуаном. Никаких доказательств его вины полиция не нашла. Очень серьезно подозревался некто Жоффре де Сквиллаче – утверждалось, что его жена была однажды похищена людьми дона Хуана, а Жоффре был известен как человек знатный и обидчивый… Опять-таки – полиция не нашла никаких доказательств, а вскоре и сам папа Александр сказал, что, конечно же, Жоффре де Сквиллаче невиновен, как и герцог Урбинский, да и кардинала Асканио Сфорца глупо подозревать, ибо Святой Отец «всегда знал, что нельзя ждать подобной низости от старого друга и коллеги». Расследование убийства продолжалось и шло в течение двадцати дней. Результаты докладывались лично папе, который вникал в каждую деталь.
На двадцать первый день он велел закрыть дело.
V
В письме от 23 июня 1497 года почтенный мессер Браччи, посол Республики Флоренция при папском дворе, сообщал Синьории, что папа Александр располагает всей нужной информацией, но не хочет вести дело, потому что виновный или виновные стоят слишком высоко и слишком близко к нему самому. В Риме говорили то же самое – никакой слишком ревнивый муж и никакой слишком обидчивый член баронских кланов вроде Орсини не ушел бы от кары, если бы только сам Святой Отец не предпочел закрыть глаза на это преступление. И хотя одно имя никто не называл, оно вертелось у каждого на языке.
Это было имя Чезаре Борджиа, брата убитого герцога.
Уж какие улики отыскали люди, занимавшиеся расследованием, нам неизвестно и, по-видимому, останется навсегда неизвестным, но сам папа Александр, несомненно, подозревал Чезаре. Он перестал с ним встречаться. Даже когда Чезаре Борджиа 22 июля, больше чем через месяц после убийства, в качестве кардинала-легата отбыл в Неаполь, Александр не пожелал с ним проститься, хотя раньше они виделись ежедневно.
