В ответ им было сказано, что если они боятся впустить флорентийцев в стены города, то напрасно: им не надо беспокоиться по поводу возможных репрессий, Синьория Флоренции уже решила, что ни на жизнь, ни на собственность пизанцев не будет допущено никаких покушений.
Что же касается разделения Пизы и ее контадо с точки зрения подчинения юрисдикции Республики Флоренция, то, конечно, это прекрасная шутка, но не лучше ли поговорить о более серьезных предметах? И Макиавелли обратился к делегатам, предcтавлявшим сельские округа Пизы, сообщив им, что «удивлен их наивностью». Они играют в игру, которую не смогут выиграть. Ведь если в итоге победит все-таки Пиза, то они «останутся ее подданными, а не ее гражданами», а если Пиза попадет под штурм, что может случиться в любую минуту, то стены города их не защитят и они погибнут – или уж во всяком случае потеряют все своe имущество.
Угроза, надо сказать, была более чем реальной – поля вокруг Пизы уже поджигали, и делалось это как раз тем ополчением, которое сформировал Макиавелли. И делегаты Пизы вняли словам секретаря:
«Мы хотим мира, мессер посол, мы хотим мира».
Теперь они не цеплялись к рангу – Никколо именовали послом...
II
Мир был подписан 4 июня 1509 года, и уже 8 июня флорентийцы вошли в город. Капитуляция Пизы была принята канцлером Республики, то есть секретарем Первой Канцелярии, Вирджило Адриани, и секретарем Второй Канцелярии Республики, Никколо Макиавелли. Во Флоренции прошел бурный праздник, ликовало все население. Агостино Веспуччи написал Никколо: «если бы я не боялся, что ты зазнаешся, я бы сказал, что твои ополченцы как раз и сделали это завоевание возможным. Клянусь Господом – я напишу тебе приветствие, достойное быть сочиненным самим Цицероном».
Филиппо Казавекья устроил специальное празднество для Макиавелли, и пригласил его погостить в своем доме, обещая чудесную форель и самые лучшие вина.
Он не находил слов, чтобы описать в достойной степени все достославные деяния секретаря Второй Канцелярии. Правда, он предупреждал его попридержать язык, потому что идеи, им высказываемые, «пойдут на пользу только мудрым, которых всегда немного».
Что сказать – он был прав. Процитируем Маурицио Вироли, автора книги о Макиавелли:
«Человек, который служит общественным интересам с полной самоотдачей и честностью, который пытается понять проблемы, стоящие перед его страной, и старается найти для них подходящие решения – такой человек должен быть ценим и уважаем своими согражданами. Но поскольку люди часто завистливы и невежественны, куда чаще случается обратное: чем больше труда, ума и старания вкладывается в служение общему делу, тем больше яда и подозрений это служение на себя навлекает».
Прибавим к сказанному и то, что сам Никколо Макиавелли делу не помогал. Замечательный дипломат, на редкость проницательный человек, он был тем не менее очень не склонен к лести и лицемерию. Трудно, собственно, сказать, почему – он безусловно был честолюбив, безусловно стремился сделать карьеру и прекрасно знал, как это делается.
Ho y него было, по-видимому, ощущение определенного превосходства над окружающими – какие-то вещи он видел столь ясно, что не понимал, как их могут не видеть другие. Он не любил просить и совершенно не умел кадить самолюбию людей, которых не уважал.
Такие черты характера мало способствуют успешной бюрократической карьере, и Никколо Макиавелли держался на плаву в основном благодаря покровительству Пьетро Содерини. Ну, в результате всего вышесказанного, наверное, он не очень удивился, когда узнал от верного друга Бьяджо, что в Синьорию на него поступил донос. Интересно, что этот донос был анонимным.
В нем утверждалось, что Макиавелли не может занимать никакого официального поста в администрации, потому что его отец числился в списке неплательщиков налогов.
Такие вещи вели к «поражению в гражданских правах», что касалось как самого неплательщика, так и всего его потомства. Бьяджо рекомендовал не реагировать – донос не был подтвержден документами, на стороне Никколо были и закон, и обычай, так что лезть в грязь и разгребать ее было совершeнно незачем. Письмо Бьяджо дошло до Никколо Макиавелли на пути назад, во Флоренцию – он возвращался из Мантуи и Вероны, где был по дипломатическим делам Синьории.
Он последовал совету. Настроение у него было хорошим – удалось подкопить немного денег, и он рассчитывал вложить их в покупку курятника и просил Луиджи Гвиччиардини разузнать, не найдется ли где достойный доверия человек для ведения этого хлопотного хозяйства:
«Полагаю, что от этой поездки у меня останется немного денег, и по возвращении во Флоренцию я хотел бы пристроить их в какое-нибудь дельце. Хорошо бы устроить птичник, мне нужно для этого найти помощника. Я слышал, что Пьеро ди Мартино может тут пригодиться. Узнайте, подойдет ли ему это, и сообщите мне; если он не возьмется, я подыщу кого-нибудь другого».
Странный вроде бы переход от дел государственных к делам сугубо личным, да еще связанным с таким предметом, как куроводство, – но что поделаешь, жизнь есть жизнь.
III
В то время Макиавелли, помимо курятника, конечно же, занимала и проблема его ополчения. В своем путешествии через Швейцарию он собрал немало информации о том, как все это происходит в швейцарских кантонах. К этому приобщались и сведения, добытые о германских наемных солдатах, ландскнехтах – они тоже стали появляться на итальянской земле.
Что его удивило сильнее всего, так это бедность селений, откуда ополчение идет на службу к иностранным государям.
«Германцы, – писал Макиавелли, – живут как нищие, они ничего не строят, они не тратят деньги на украшения, они счастливы, если у них есть хлеб, немного мяса и очаг, чтобы отогнать холод» [3].
Под германцами он, конечно, имел в виду жителей немецко говорящих кантонов Швейцарии, в собственно Германии он так и не побывал. Однако местные нравы его очень занимали. Он полагал, что жители горных селений тратят на одежду не больше двух флоринов в 10 лет, что они не беспокоятся о множестве вещей, которые у них отсутствуют, что их нужды гораздо проще, чем у флорентийцев, – и что заработанные деньги собираются в сундуках общин и принадлежат общине в целом.
Трудно себе представить, что такого рода жизнь показалась ему привлекательной – 2 флорина в 10 лет на одежду его вряд ли устроили бы. Макиавелли был щеголь и одевался настолько хорошо, насколько позволяли ему его средства, а иной раз и повыше этой отметки. Скажем, совсем недавно Макиавелли уплатил за один только материал своего нового бархатного костюма четыре с половиной флорина – а уж сколько ему стоила пошивка...
В селеньях, которые он видел, совсем не было вина. Не видел он и женщин, к которым мог бы прицениться – предмет, который его всегда интересовал. Даже после женитьбы он был постоянным клиентом флорентийских борделей и с интересом посещал такие же заведения в Риме.
