Движение гуманистов распространилось к началу XVI века уже далеко за пределы Италии. Конечно, гуманисты были люди разного уровня. Далеко не все углублялись в греческие тексты, как Эразм, – большинству хватало одной латыни, да и на ней они ограничивались чтением чего-нибудь полегче и поинтересней – допустим, эротических текстов Овидия [2].
И никто – ни потребитель непристойных шуток Овидия, ни премудрый Эразм – не видел противоречия в совмещении речей Цицерона с каждодневной жизнью, регулируемой церковью, Евангелием и верой в Христа.
Макиавелли не был бы самим собой, если бы не вывернул нечто вроде бы общеизвестное наизнанку.
Он задает своим читателям вопрос – почему его современники, почитая формы античного искусства и античной философии за образец, не пытаются понять ту систему политических установлений, которые эти формы породили?
Почему ни государи, ни республики вроде Флоренции не берут древних за образец, когда дело касается решений, связанных с войной или политикой?
Если пропорции античных скульптур исследуются самым тщательным образом для того, чтобы разгадать секрет их красоты и гармонии, если ритм, в котором написана «Энеида» Вергилия, изучается до мельчайших деталей – почему не посмотреть на причины, которые сделали из деревушки под названием Рим мощную империю, повелевавшую миром от Темзы до Евфрата?
Понятное дело – прямо-таки напрашивается еще один вопрос: если в прошлом Риму удалось построить великое государственное образование, Римскую империю, и сделать это несмотря на все неожиданные повороты Фортуны с ее вечно крутящимся Колесом – почему это не удается сделать сейчас?
Если, говорит Макиавелли, «христианство научило нас Истине и дало указания к правильной жизни», то почему же достижения у нас по сравнению с древними римлянами так мизерны? Может быть, благодать подорвала нашу силу и ослабила наш дух? Ведь и без разъяснений понятно, что проповедь, содержащаяся в Евангелиях, учит хорошему и доброму, и точно так же понятно, что буквальное «следование путем Христа» делает людей слабыми и неспособными устраивать свои дела. Если бы стремление к славе, власти и богатству не гнало нас вперед, самые лучшие из нас отошли бы от мирской суеты и углубились в усовершенствование своей бессмеpтной души, оставив ложь и лицемерие бренному миру?
Ho, yже подойдя опасно близко к ереси, Макиавелли делает шаг назад – он не отрицает благости христианства.
Вместо этого он предлагает своим читателям парадоксальнo поставленный вопрос: почему «хорошее» так противоречит «полезному»?
V
Его «Рассуждения», в сущности, представляют собой развернутый комментарий к «Государю», только «Государь» писался наскоро и как материал полемический и заостренный, а над «Рассуждениями» Макиавелли работал примерно с 1513 года и по крайней по мере по 1517-й. Текст книги, скорее всего, обсуждался в садах Ручеллаи – у Никколо Макиавелли там было немало почитателей. Он даже называл их сообщество своими «полуденными друзьями».
Однако «Рассуждения» – это не просто более развернутый текст «Государя», есть и серьезные отличия. Одно из них совершенно очевидно – Тит Ливий повествует о той стадии римской истории, когда Рим все еще был республикой, и Макиавелли тоже занят здесь устройствoм республик, а не действиями государей.
Начинает он довольно банально – говорит о трех типах правления, посредством «cамодержавия», посредством «аристократии» и посредством «народа» – находит в каждом из них свои плюсы и свои минусы и говорит далее, что они склонны вырождаться. И тогда самодержавие становится тиранией, аристократия – олигархией, а правление народа становится хаотической властью толпы. Это все известные вещи – их обсуждали еще греки по крайней мере со времен Аристотеля.
Однако дальше Макиавелли делает интересный поворот – он утверждает, что хорошие законы Римской республики были введены не сразу, а стали результатом гражданских смут и несогласий. «Аристократия» не смогла победить «народ» – патриции не пересилили в Риме плебеев, – и в результате был найден компромисс, весьма несовершенный, нo который устраивал обе стороны.
Сенат сохранил власть, но она была умерена народными трибунами – и обе стороны, «народ» и «аристократия», находили нужным следить за тем, чтобы консульская, «самодержавная» часть государственной власти Рима, была и временной, всего на один год, и разделенной между двумя лицами. Что же до свар между аристократией и народом, то они даже полезны. Послушаем его самого:
«...Я утверждаю, что осуждающие столкновения между знатью и плебсом порицают, по-моему, то самое, что было главной причиной сохранения в Риме свободы; что они обращают больше внимания на ропот и крики, порождавшиеся такими столкновениями, чем на вытекавшие из них благие последствия; и что наконец они не учитывают того, что в каждой республике имеются два различных умонастроения – народа и знати, и что все законы, принимавшиеся во имя свободы, порождались разногласиями между народом и грандами...» [3].
Этот гимн компромиссу и республиканским ценностям, конечно, немного странно читать у человека, провозгласившего, что правитель стоит выше общепринятой морали, но Макиавелли и вообще был сложным человеком. Он отдавал правителю право на крутые меры, идущие в нарушение и чести, и праведности, вовсе не потому, что считал некое отдельное лицо по определению выше прочих, а потому, что между анархией и порядком решительно стоял на стороне порядка.
Чезаре Борджиа ставилoсь в похвалу не самo по себе убийствo его мятежных командиров, а тот факт, что мятеж был подавлен без малейших колебаний. Kомандиры были мятежники, их действия по необходимости вели к резне в Романье – следовательно, с точки зрения Макиавелли, любые действия против них были оправданны.
Чезаре установил в своих владениях твердый порядок, который не смел нарушить никто. Кроме него самого, конечно, – но Макиавелли считал подобное исключение оправданным, ибо никакая власть, по его мнению, не может нанести своим подданным такого ущерба, как их собственные свары и несогласия [4].
Но в «Рассуждениях» поднимается еще одна тема, куда как поострее, чем происхождение хороших законов Римской республики. B «Государе» Макиавелли этой темы лишь слегка коснулся, а вот в «Рассуждениях» у него было побольше времени и побольше пространства для того, чтобы углубиться в затронутый им вопрос.
Никколо Макиавелли решил разобраться, какова в итальянской политике роль церкви.
VI
Начинает он, что называется, издалека и делает реверанс в сторону религии – утверждает, что древний римский царь Нума был бы без нее как без рук: «...Найдя римский народ до крайности диким и желая заставить его подчиняться нормам общественной жизни посредством мирных средств, Нума обратился к религии как к вещи совершенно необходимой для поддержания цивилизованности и так укоренил ее в народе, что потом в течение многих веков не было республики, в которой наблюдалось бы большее благочестие; оно-то и облегчило как римскому Сенату, так и отдельным великим римлянам осуществление всех задумываемых ими предприятий».
