Тога, символ закона, должна была занять положенное ей первое место. Роль ее носителя Сийес отводил себе – у него уже был готов проект новой Конституции. Оставалось найти «шпагу». Он думал было о Жубере – но тот был убит. Генерал Моро, выслушав предложение, от него отказался – он «…не хотел покидать почвы закона...». Но 13 октября во Франции появился другой человек, который, в принципе, на законы смотрел куда более широко и сомнений такого рода не испытывал. Наполеон Бонапарт вернулся из Египта.
Генерал Бонапарт был готов «…спасти родину…», очень спешил, сразу же, едва сойдя на берег, устремился в путь и уже 16 октября оказался в Париже.
Жены в столице он не застал.
III
Новость о прибытии Бонапарта во Францию была доставлена в Париж в течение одного дня – чудо революционной техники, оптический телеграф, опередило не только обычную почту, но и самых быстрых курьеров. Новость произвела ошеломляющее воздействие – люди на улицах обнимались под возгласы: «Республика спасена!» Люди, стоявшие повыше и будучи в силу этого более осведомлены о ходе дел, полагали, что «…у Директории могут возникнуть проблемы…». Но, наверное, сильнее всех в столице была поражена Жозефина Бонапарт, супруга вернувшегося героя, которая обычно не занимала политическими размышлениями свою хорошенькую головку. Собственно, головку эту обычно не занимало ничего, что не касалось удовольствий ее легкомысленной хозяйки, да и то в пределах ближайшей пары дней.
Однако в данном случае задуматься пришлось даже ей. Уж очень грешна была прелестная Жозефина перед своим супругом – она не только наделала огромных долгов, купив себе поместье Мальмезон, но и жила там вдвоем со своим милым, ненаглядным Ипполитом Шарлем, совершенно открыто поселившимся в Мальмезоне на правах хозяина.
Мысль о том, что ей, нагруженной всем этим грузом, придется теперь предстать перед своим грозным мужем, произвела на мадам Жозефину Бонапарт магическое действие – она не впала в ступор, а немедленно помчалась ему навстречу.
Видимо, у нее появилась идея немедленно заключить мужа в свои любящие объятья, а там – уж как получится. В любом случае это не помешает – после столь явного выражения супружеской привязанности ему будет трудней разразиться гневом… Однако она с ним разминулась, и он успел встретиться со своими братьями и подробно их расспросить…
Когда Жозефина вернулась в Париж, муж не пустил ее на порог. Она заливалась слезами, но он был непреклонен. Тогда к ее молениям присоединились ее дети, Эжен и Гортензия, – и тут Наполеон дрогнул… Супруги примирились. Баррас, собственно, уверял, что примирил их именно он.
Посетив 17 октября 1799 года – на следующий день после его приезда – разгневанного генерала Бонапарта, он выслушал его тирады и сказал ему, что развод, конечно, дело возможное, но генералу предстоит играть важную политическую роль, и лучше бы сейчас не отвлекаться на дела второстепенные, а к прискорбному факту неверности супруги можно отнестись и философски…
Вообще говоря, это был сильный довод. Генерал, конечно, прибыл в Париж спасать Отечество – на этот счет лично он, Баррас, никаких сомнений не имеет. Но вот некоторые депутаты Совета Пятисот требуют предать генерала Бонапарта суду за оставление доверенной ему армии без разрешения правительства, ну, и есть такой бесспорный факт, как административное нарушение: все путешественники, прибывающие с Востока, обязаны провести 40 дней в карантине, чтобы убедиться, что они, помимо своего багажа, не привезли с собой оттуда еще и чумы – a генерал примчался в Париж немедленно.
Наполеон Бонапарт выслушал члена Директории, гражданина Барраса, и, по-видимому, признал, что в его доводах есть нечто рациональное.
Он простил супругу – и занялся делами, требовавшими его немедленного и неукоснительного внимания.
IV
Если считать, что революции готовятся на площадях, а перевороты – в салонах, то события, происшедшие в Париже 8–9 ноября 1799 года, бесспорно, были переворотом. В течение примерно трех недель – с середины октября, то есть с момента прибытия Наполеона Бонапарта в столицу, и вплоть до решающих дней начала ноября – в городе непрерывной чередой шли торжественные приемы, официальные обеды, частные встречи в узком кругу и совсем уж конфиденциальные беседы с глазу на глаз, и все это делалось с целью создать личные связи, примирить личные разногласия, обеспечить личные интересы, ну и, конечно, обговорить детали предстоящей «реформы» – так обтекаемо называлась предполагаемая смена режима правления.
Элементы создававшейся комбинации были более или менее определены с самого начала: член Директории Сийес, вкупе с примкнувшим к нему членом Директории Роже-Дюко, действуя с ведома члена Директории Барраса, собирались эту самую Директорию устранить, заменив ее Консулатом в составе трех консулов: Сийеса, Роже-Дюко и генерала Бонапарта – молодого отважного военного, популярного в войсках, но политически человека совершенно неопытного. Члены Директории Гийо и Мулен оставались в неведении – и так и должно было быть, но вот позиции видных военных следовало выяснить заранее.
Опасаться следовало генералов с якобинскими симпатиями – в первую очередь Журдана. Как ни странно, Бонапарт не мог твердо рассчитывать на генерала Ожеро, бывшего своего соратника по Итальянской кампании, – у того были собственные амбиции. Генерал Мюрат был вполне лоялен, и на него можно было рассчитывать – ему обещали руку Каролины Бонапарт, так что он становился членом клана, как бы братом и Наполеону, и Жозефу, и Люсьену. На генерала Леклерка, проделавшего с Бонапартом Египетский поход, можно было положиться как на скалу – он был мужем его сестры, прелестной Полины.
Особый случай был с Бернадоттом – с одной стороны, он был как бы родственником, его жена Дезире была сестрой Жюли, жены Жозефа Бонапарта. Более того, сам Наполеон когда-то ухаживал за Дезире и определенно чувствовал к ней слабость и по сей день. Он был бы рад приветствовать ее супруга в качестве соратника – только вот супруг был очень уж умен, ловок и совершенно не склонен играть роль второй скрипки в оркестре…
Одним из решающих факторов оказалась позиция генерала Моро – 8 ноября в личной беседе он сказал Бонапарту следующее:
«Я устал от ига этих адвокатов, которые губят Республику, предлагаю вам свою поддержку для ее спасения» [3].
Интересно, что Моро ничего не хотел для себя лично – просто он действительно «…устал…» от дикой коррупции режима правления Директории и думал, что любая замена этого режима будет к лучшему – чувство, по-видимому, разделяемое многими военными.
Что касается лиц гражданских, то большую помощь генералу Бонапарту оказали его братья, Жозеф и Люсьен, особенно Люсьен. Пылкий оратор и защитник истинно республиканских добродетелей, он был популярен.
Поистине бесценные услуги оказал министр иностранных дел, Шарль-Морис Талейран – без всякого шума, оставаясь в тени и ничем себя не компрометируя, он сглаживал все шероховатости, устранял все препятствия и добился в результате необходимого ему сближения Сийеса и Бонапарта, вообще-то не выносивших друг друга.
