«…достаточно было одной стране не повиноваться и продолжать торговать с Англией, как и весь декрет о блокаде сводился к нулю, потому что из этой непослушной страны английские товары (под неанглийскими марками) быстро и легко распространились бы по всей Европе…»
Понятно было и прямое следствие, вытекающее из этого положения: для должного контроля над соблюдением континентальной блокады Наполеон должен был подчинить себе всю Европу.
Он считал это вполне достижимым.
Примечания
1. Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц (Carl Philipp Gottlieb von Clausewitz), великий германский теоретик военного дела. В августе 1806 года – молодой офицер, в возрасте 26 лет назначенный адъютантом к принцу Генриху Прусскому.
2. Пруссия (1786–1806) представляла собой государство, владения которого были разбросаны от нижнего Рейна до Немана, не имея между собой территориальной общности.
3. The Soldier Kings, The house of Hogenzollern, by W.H.Nelson, G.P.Putnam’s Sons, New York, 1970, page 238.
4. Слова Луи Мадлена взяты из русского текста книги «Военные кампании Наполеона» Д.Чандлера, где они приведены в виде цитаты (page 315).
Тильзит
I
В ходе кампании 1805 года Наполеон дважды посылал к Александру Первому своего верного Савари с предложением о встрече, и оба раза ему в этом было отказано. Чуть ли не сразу после Аустерлица он попробовал еще раз – с письмом к Александру был послан князь Репнин, командир его конвоя, попавший к французам в плен. Написано письмо было в самых любезных выражениях, и в нем была выражена просьба прислать в Вену, в ставку Наполеона, доверенное лицо, с которым можно было бы говорить откровенно. Единственное, о чем Наполеон просил российского императора, – не посылать к нему кого-нибудь из придворных, участвовавших в планировании военной кампании. «Правда скрыта от государей», – писал Наполеон. И добавил довольно удивительную фразу:
«Вы рождены на троне, я достиг его сам – и теперь мои бывшие боевые товарищи, мои теперешние командиры, не смеют больше говорить мне ее [правду]» [1].
Ответа на свое письмо Наполеон не получил – к тому времени, когда Репнин приехал в Ольмюц, в бывшую русско-австрийскую ставку, Александра там уже не было – он выехал в Петербург. Утверждают, что князь Адам Чарторыйский царю письма не передал [2], но, честно говоря, верится в это с трудом.
Сейчас, зимой 1806/07 года, французские войска стояли в сердце польских владений Пруссии, их встречали ликованием, как освободителей. В Варшаву со всех сторон стремились польские вельможи с предложением услуг. Началось формирование «польской армии», под командой князя Иосифа Понятовского, племянника последнего короля независимой Польши, и уже к началу февраля 1807-го все в той же Варшаве начала функционировать польская администрация.
Нельзя сказать, что Наполеон был в таком уж восторге по этому поводу – происходящее в Варшаве неизбежно влияло на политическую ситуацию в «русской» Польше, а ему не хотелось углублять свою ссору с Александром. Примирение было бы очень желательным. Однако выбора у него не было – все в том же начале февраля 1807 года русская армия нарушила незыблемую традицию того времени – «зимой не воюют» – и под командой Беннигсена двинулась вперед. Позже Наполеон обвинял Нея в том, что это он «…разворошил осиное гнездо…», но дело тут было в том, что корпус Нея остался без фуража и без продовольствия, и маршал делал все, что только мог, чтобы добыть еду для своих солдат. Нехватка самого необходимого была общей, в полках отсутствовало до 40 процентов солдат, которые пытались раздобыть в округе что только можно. Обычно – мародерством. Так что в действиях Нея, попытавшегося поставить этот процесс на какую-то организованную основу, следовало бы усмотреть похвальную инициативу – если бы его фуражировщики не забрались в зону «зимних квартир» русской армии.
Беннигсен рассудил, что зимнее время, сильно ограничивающее действия кавалерии из-за нехватки корма для лошадей (что, собственно, и было причиной того, что зимой обычно не воевали), может оказаться полезным для русской армии, потому что ее внезапное наступление не будет своевременно обнаружено кавалерийской «завесой». Предложение обсудили на военном совете – и нашли его разумным. Русская армия выступила в зимний поход с целью разгромить ближайшие к ней «зимние квартиры» французов, и ее действительно обнаружили слишком поздно.
II
О случайности и о ее роли в истории можно говорить бесконечно. Ближе всего к русским исходным позициям стояли части корпусов Нея и Бернадотта. Разгром одного из них повлек бы за собой огромные последствия – по условиям местности и по нехватке местных ресурсов они были отдалены друг от друга на расстояние больше одного дневного перехода, без возможности немедленной взаимопомощи. Но Беннигсен немного промедлил – и оба маршала успели начать отступление. Беннигсен погнался за Бернадоттом, отходившим к пределам Восточной Пруссии. Наполеон, с обычной своей быстротой, немедленно измыслил ловушку – Бернадотту было велено продолжать отступление, а тем временем остальные корпуса были подняты со своих зимних стоянок и нацелены во фланг и в тыл наступавшей русской армии. Дело могло бы окончиться катастрофой, но тут вмешался случай. Дадим слово участнику событий, Денису Давыдову:
«…Но русский бог велик! Вдруг аванпостные казаки авангарда берут в плен французского офицера, посланного курьером от маршала Бертье к Бернадотту с Наполеоновым приказанием напирать на армию нашу и не выпускать ее из виду, и между тем с извещением о его движении всех французских сил на Вилленберг, Пассенгейм и Алленштейн. Багратион мгновенно проник опасность. Он в ту же минуту отослал пленного курьера и перехваченную бумагу к Беннигсену и, не дожидая дальнейшего повеления от него, сам собою обратил авангард вспять и пустился на соединение с армиею усиленными переходами…» [3].
Если отвлечься от перечисления совсем ненужных тут географических названий, то передать вкратце то, что Д. Давыдов тут говорит, можно так: русские казачьи разъезды перехватили курьера, везущего депеши из штаба Бертье в корпус Бернадотта, – и Беннигсен получил в руки полное описание ловушки, в которую он мог попасть. Понятное дело, он сделал из этого выводы. В результате мышеловка захлопнулась – но «мышки» там уже не было. О реакции французского командования мы знаем опять-таки из первых рук – Марбо, о мемуарах которого мы уже говорили, был в ту пору адъютантом Ожеро и видел, как маршал осыпал проклятьями судьбу, подстроившую ему такую неудачу.
В общем итоге хитро измысленный Наполеоном маневр провалился, и у Прейсиш-Эйлау произошло лобовое столкновение русской и французской армий. Здесь опять вмешалась случайность – в ходе боя Наполеон оказался в полосе русской атаки и, несомненно, был бы убит, если бы его не выручил личный эскорт, задержавший нападающих до тех пор, пока не подоспела помощь.
Один удачный выстрел тогда мог действительно изменить ход истории. Если бы Наполеон погиб под Эйлау, его империя оказалась бы в большой беде – у него не было наследника. Маленькому сыну Гортензии Богарнэ и его брата Луи, к которому император был так привязан, было суждено умереть в 1807 году, да и в любом случае ребенок не мог бы править, и ему был бы нужен регент или регентский совет. Жозеф Бонапарт носил титул «Месье», то есть ближайшего по старшинству родственника царствующего монарха, и вполне мог бы претендовать на престол, который он вряд ли бы удержал. Короче говоря, история наполеоновской Империи в начале февраля 1807 года могла бы окончиться.
