Поверить в эту историю очень легко, потому что, даже не вспоминая про подвиги Люсьена с получением нужных результатов референдумов, он в качестве дипломата проделал такой трюк: будучи послом в Испании (еще в период Консулата), он пообещал королю пособить ему в получении некоторых уступок в договоре с Францией. Однако, получив огромную взятку, в несколько миллионов франков золотом, да еще и несколько очень ценных картин в придачу, нужных результатов он, увы, не добился. Наполеон договор в его формулировке не утвердил.
Тогда Люсьен ночью бежал из Мадрида, не забыв прихватить с собой картины и позабыв попрощаться с королем Испании. Денег ему он, конечно, не вернул.
То есть Люсьен Бонапарт был, конечно, редким прохвостом, но по крайней мере в одном случае Констан наводит на него явную напраслину. Он утверждает, что Люсьен, занимая в то время должность министра внутреннух дел, тайно продал Англии зерно, заполучить которое Англия желала – процитируем Констана – «…потому, что завидовала нашему благосостоянию…».
Вот в это верится с трудом. Англичане в ту пору могли покупать зерно в России, в Пруссии и вообще повсюду, где были излишки хлеба, и вряд ли стали бы покупать его во Франции.
A в период «континентальной блокады» Наполеон вообще давал лицензии на продажу в Англию зерна – он рассматривал это как средство выкачать у англичан их золото. Так что какие уж тут «…тайные продажи…»?
Однако надо прибавить, что Люсьен, при всех своих качествах, был человеком, не лишенным ни отваги, ни самолюбия. Когда его царственный брат приказал ему развестись с его второй женой, дамой сомнительной репутации, он отказался наотрез. Мало кто рисковал спорить с Наполеоном – и страсти накалились настолько, что Наполеон заявил Люсьену, что его жена – шлюха.
«По крайней мере, моя шлюха молода и красива!» – ответил ему Люсьен, что было, право же, не слишком красивым намеком в отношении Жозефины.
В итоге Наполеон прогнал его и велел не показываться ему на глаза. Люсьен поселился в папских владениях, и даже соблазнительные примеры его братьев, становившихся королями, не сдвинули его с его позиции – разводиться с женой он категорически не хотел. Можно предположить, что, несмотря на весь свой гнев, император испытывал по отношению к своему брату Люсьену и долю уважения. Он и сам сейчас находился в положении, когда должен был выбирать между политическим решением и личными чувствами, и чувства эти, несмотря ни на что, в его душе все еще звучали сильно.
Ему надо было решаться на развод.
VI
Впервые этот вопрос – о разводе и о новом браке – был поднят самим Наполеоном во время его свидания с Александром в Эрфурте. Вот что он сказал ему – если, конечно, верить Талейрану, в мемуарах которого слова Наполеона и приводятся:
«…Беспокойная жизнь меня утомляет… я нуждаюсь в покое и стремлюсь лишь дожить до того момента, когда можно будет безмятежно отдаться прелестям семейной жизни, к которой меня влекут все мои вкусы. Но это счастье… создано не для меня. Без детей не может быть семьи, а разве я могу их иметь! Моя жена старше меня на десять лет. Я прошу простить меня: все, что я говорю, может быть, смешно, но я следую движению своего сердца, которое радо излиться вам…»
Звучит все это вполне правдоподобно. Наполеон и Александр действительно говорили на эту тему, это известно совершенно точно. Более того – само ведение деликатного дела о сватовстве, которое как бы и не было сватовством, было поручено Талейрану, так что он мог знать все подробности. О том, как это происходило, можно послушать самого Талейрана. Вот что он пишет в своих мемуарах:
«…Наполеон, довольный проведенным днем, надолго задержал меня после вечерней аудиенции. В его волнении было что-то странное; он задавал мне вопросы, не дожидаясь ответов, он обращался ко мне и пытался высказать что-то скрывавшееся между слов. Наконец он произнес веское слово «развод».
«Его предписывает мне, – сказал он, – судьба, и этого требует спокойствие Франции. У меня нет наследника. Жозеф ничего собой не представляет, и у него только дочери. Я должен основать династию, но я могу это сделать, лишь вступив в брак с принцессой из одной из царствующих в Европе старых династий. У императора Александра есть сестры, и возраст одной из них мне подходит. Поговорите об этом с Румянцевым [2]. Скажите ему, что после окончания испанского дела я готов на его планы раздела Турции, остальные же доводы вы найдете сами, так как я знаю, что вы сторонник развода; могу вам сказать, что такого мнения держится и сама императрица Жозефина».
Талейран немедленно подхватил разговор и сразу же взял инициативу на себя. Он сказал Наполеону следующее:
«Если ваше величество разрешит, то я ничего не скажу Румянцеву… я не считаю его достаточно проницательным. И затем, после того как я наставлю Румянцева на правильный путь, ему придется повторить императору все сказанное мною, но сумеет ли он это хорошо сделать? Я не могу быть в этом уверен. Гораздо естественнее и, могу сказать, гораздо легче серьезно поговорить по этому важному делу с самим императором Александром. Если ваше величество разделяет такую точку зрения, то я возьму на себя начало этих переговоров».
Наполеон не хотел выглядеть просителем, опасался унизительного отказа и, по-видимому, почувствовал облегчение, передавая столь деликатное дело в руки своего хитроумного министра:
«В добрый час – но только запомните, что не надо говорить с ним от моего имени; вы должны обратиться к нему как француз, чтобы он добился у меня решения, которое обеспечит устойчивость Франции, так как после моей смерти ее судьба может оказаться ненадежной. Выступая в качестве француза, вы можете говорить все, что вам угодно. Жозеф, Люсьен и вся моя семья дают вам хорошие доводы для доказательств; вы можете говорить о них все, что вам заблагорассудится, так как для Франции они не представляют ничего…»
О том, что Талейран посоветует царю сделать прямо противоложное и на сватовство Наполеона ни в коем случае не соглашаться, он, конечно, и не догадывался. Вот что пишет по этому поводу Талейран в своих мемуарах:
«…Сознаюсь, что новые узы между Францией и Россией казались мне опасными для Европы. По моему мнению, следовало достичь лишь такого признания идеи этого брачного союза, чтобы удовлетворить Наполеона, но в то же время внести такие оговорки, которые затруднили бы его осуществление. Все искусство, которое я считал нужным применить, оказалось с императором Александром излишним. Он понял меня с первого же слова и понял точно так, как я хотел…»
Что правда, то правда. Царь Александр Первый был человеком тонким.
VII
Александр сделал так, как ему посоветовал Талейран, – ответил, что лично был бы рад, но рукой сестер может располагать только с согласия матушки, и так далее. Наполеон в «…уклончивом согласии…» услышал то, что хотел услышать, – согласие. Царь столь же уклончиво обещал помощь против Австрии. Все это было до Ваграма. А после Ваграма выяснилось, что военная помощь оказалась сугубо эфемерной, а Екатерина Павловна, та самая «…сестра царя подходящего возраста...», тем временем вышла замуж. О ее браке с наследником герцога Ольденбургского мы уже говорили, но есть смысл добавить несколько слов и о самой Екатерине Павловне. Назвали ее в честь ее великой бабушки, Екатерины II, и своей тезке она нравом и характером – если не размерами власти – вполне соответствовала. Слухи о возможной брачной комбинации между Наполеоном и этой российской принцессой ходили со времени Тильзита, и по-видимому, вначале она была не против. Как-никак в положении императрицы Франции есть немало приятного… Но Екатерина Павловна, как уже и говорилось, была своенравна и в поведении довольно свободна. Например, ей приписывали бурный роман с князем Багратионом, который в России после несчастной Аустерлицкой кампании 1805 года стал просто национальным героем, и утверждалось, что именно поэтому она и прониклась «…духом патриотизма и ненависти к корсиканскому чудовищу…».
