«…Ратники подобно разъяренным львам бросились на неприятелей и не замедлили нанести им знатную потерю…»
Таким образом, в слое текста «номер 1» говорится о том, какими замечательными воинами оказались ополченцы, что хорошо согласуется с указаниями свыше о необходимости отображать «…высокий патриотический дух…».
С другой стороны, в слое текста «номер 2» читатель может и сам, без подсказки, сообразить, что должен был чувствовать командующий, чьи приказы не исполняются «ратниками» даже после троекратного повторения.
Прибавим к этому, что строя они не знали, оружия у них было мало, пользоваться им они не умели, поэтому им давали в руки пики – «безопасные и безвредные», как пишет фон Толь. Какую «…знатную потерю неприятелю…» ополченцы сумели причинить, можно догадаться.
Но, в конце концов, рапорты по начальству пишут не в целях выяснения истины…
IX
То, что потом войдет в историю как сражение при Бородино, должно было состояться не под Бородино, а под Смоленском, примерно 15 или 16 августа 1812 года – и непременно состоялось бы, если б не Барклай де Толли.
К этому времени – к середине августа – Великая Армия была уже сильно ослаблена. Болезни косили и людей, и животных. В книге Д. Чандлера приводится рассказ свидетеля событий, капитана Редера, который двигался позади первых эшелонов армии – он переправился через Неман у Ковно и по дороге, еще не добравшись до Витебска, насчитал больше 3 тысяч павших от изнеможения лошадей, а в подсчете человеческих трупов он сбился со счета. К тому времени, когда Наполеон подошел к Витебску, отставшими, больными и умершими было потеряно до 100 тысяч человек. По мере наступления в глубь России, вслед за отходящими армиями Багратиона и Барклая де Толли, растягивалась линия коммуникаций. По дороге надо было устраивать склады для хранения запасов, доставляемых постепенно подходившими обозами, надо было оставлять гарнизоны для их охраны, надо было дополнять эти гарнизоны кавалерией для организации разведки и связи – все это требовало расхода сил, в то время как русские армии, отступая на восток, получали пополнения. Конечно, немалая часть этих пополнений состояла из «ратников», вроде тех, что «помогали» Витгенштейну, но подходили и части регулярной армии из Финляндии и те, что были размещены на турецком фронте.
Е.В. Тарле с немалым пафосом говорит о том, что Михаил Илларионович Кутузов заключил мир с турками и что сделано это было «…с исправлением границ к большой выгоде для России…».
Поскольку мы уже знакомы с его вынужденной манерой писать «слоями», примем вышесказанное за «слой номер 1» и добавим то, о чем он нам не рассказывает: царь велел Кутузову заключить мир любой ценой и отказаться от завоевания Молдавии и Валахии, на что первоначально была нацелена его армия. Переговоры с турками Кутузов и в самом деле провел с большим искусством и закончил все Бухарестским миром еще до начала войны: он использовал визит Нарбонна к царю как доказательство того, что никакой войны между Францией и Россией не предвидится. Но инициатива переговоров принадлежала Александру, и директива на «любые условия» была дана Александром, и заслуга в достижении своевременного мира принадлежит в первую очередь ему. Однако похвалить самодержца в то время, когда Е.В. Тарле писал и издавал свое «Нашествие», было бы политически некорректно, так что все приписано Кутузову.
Что же до наступающей Великой Армии, то, помимо растягивания ее коммуникаций, растягивался и ее фронт. Обратимся опять к Д. Чандлеру, к его книге «Военные кампании Наполеона». Он дает совершенно конкретные цифры: исходный рубеж наступления Великой Армии тянулся от Кенигсберга (теперешнего Калининграда) и до Люблина, на расстояние в 250 миль (400 км). Меньше чем через шесть недель фронт растянулся от Риги к Витебску, a оттуда – к Бобруйску и к припятским болотам и удлинился более чем вдвое, составив 500 миль, или 800 километров.
Чандлер говорит, что «…армию Наполеона пожирало пространство…» – и он, по-видимому, прав. К Смоленску в составе центральной группы войск было уже не больше 150 тысяч человек. Примерно те же силы, если сложить ресурсы Барклая, Багратиона и подходившие резервы, были бы и у русских. Армии Барклая и Багратиона соединились у Смоленска 4 августа 1812 года. Возле Инкова казаки Платова имели успешное столкновение с французской кавалерией. Все ожидали развития успеха. Корпус генерала Раевского по приказу Барклая занял укрепления города, 15 августа начались бои, шли они вплоть до 17-го, и все вроде бы было готово к генеральному сражению.
В ночь с 17-го на 18-е августа Барклай дал приказ к отступлению.
X
У Л.Н. Толстого в его «Войне и мире» есть большой силы сцена: перед Аустерлицем Кутузов, благополучно продремав все время, пока шел военный совет, говорит собравшимся генералам, что самое лучшее перед битвой – это хорошо выспаться. А князю Андрею, к которому он благоволит, говорит, что, по его мнению, сражение будет проиграно. Делает он это частным образом, в разговоре с собственным адъютантом – а с Александром Первым говорит по-другому. Он не скрывает от него ни своего недовольства, ни опасений, но заканчивает разговор так: «Впрочем, Ваше Величество – если желаете…» – и отдает приказ на выступление.
За всей этой картиной усталой, спокойной мудрости, так мастерски нарисованной Толстым, совершенно пропадает вопрос – почему Кутузов, номинальный командующий русской армии, не подает в отставку? Мы знаем – правда, не от Толстого, – что царь Кутузова не любил. Об этом факте нам сообщает Е.В. Тарле. Он, правда, не сообщает нам, почему он его не любил, и для прояснения вопроса приходится обращаться к другим источникам, например, к Д. Чандлеру. И оказывается, что в период, когда в Петербурге был организован заговор против Павла, отца Александра Павловича, комендантом города был генерал Кутузов, и есть основательные причины думать, что кое-что о заговоре он знал. Так что предложение отставки, скорее всего, было бы принято, и это, скорее всего, означало бы конец карьеры. В храбрости Кутузова усомниться невозможно – он сражался рядом с Суворовым, чудом остался в живых, получив пулю в голову, спас русскую армию от разгрома в первый период кампании 1805 года – но при выборе: повести армию в гибельную, по его мнению, атаку или уйти – он выбрал «…подчинение воле государя…», которого как военного он совершенно не уважал. В августе 1812 года под Смоленском в совершенно таком же положении оказался Барклай де Толли. Царя при армии не было, предложить ему свою отставку он не мог. Однако он отдал приказ на отступление, хотя его обвинил в трусости сам великий князь Константин – как-никак брат царя и наследник престола.
Барклай де Толли отменить свой приказ на отступление отказался. Он шел против мнения всего командного состава армии, в том числе и против мнения своего собственного начальника штаба, Ермолова, личного друга Багратиона. Что думал по этому поводу Багратион, вынужденный прикрывать отход, он знал, и знал совершенно точно, что в ту самую ночь с 17-го на 18-е августа, когда он отдал приказ об отходе, на него полетит в Петербург целая туча доносов. Вот отрывки из писем Багратиона людям, которым он доверял, и письма предназначал для передачи или царю, или его сестре, Екатерине Павловне, любовную связь с которой в ее девичьи годы ему приписывали:
