1. Багратион – в Москву, к Ростопчину, от 14 августа: «…Я обязан много генералу Раевскому, он командовал корпусом, дрался храбро… дивизия новая… Неверовского так храбро дралась, что и не слыхано. Но подлец, мерзавец, тварь Барклай отдал даром преславную позицию. Я просил его лично и писал весьма серьезно, чтобы не отступать, но я лишь пошел к Дорогобужу, как (и он) за мною тащится… клянусь вам, что Наполеон был в мешке, но он (Барклай) никак не соглашается на мои предложения и все то делает, что полезно неприятелю… Я вас уверяю, что приведет Барклай к вам неприятеля через шесть дней… Признаюсь, я думаю, что брошу Барклая и приеду к вам, я лучше с ополчением московским пойду…»
2. Багратион – к Аракчееву, для передачи царю, от 19 августа: «…Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву. [Надо собрать 100 тысяч под Москвой]… или побить, или у стен отечества лечь, вот как я сужу, иначе нет способа… Чтобы помириться, – боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений мириться! Вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир… война теперь не обыкновенная, а национальная, и надо поддержать честь свою… Надо командовать одному, а не двоим… Ваш министр, может быть, хороший по министерству, но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего отечества… Министр самым мастерским образом ведет в столицу за собой гостя…»
Барклай де Толли писем этих, конечно, не читал, но общее содержание угадать вполне мог, знал, что у Багратиона хорошие связи, что он вполне открыто говорит про него, что «…министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет и ругает его насмерть…»
Тем не менее приказ об отходе он не отменил и настоял на его выполнении. То есть поступил не так, как Кутузов под Аустерлицем. Нет. Барклай де Толли сделал то, что перед лицом собственной совести считал правильным, и тем сознательно угробил карьеру.
За это ему следовало бы поставить памятник.
* * *
Памятник ему, собственно, поставлен. Не тот, что стоит у Казанского собора в Петербурге, где он и Кутузов поставлены по разные стороны входа, но как бы рядом.
Тот самый человек, который воздвиг себе «…памятник нерукотворный…», сделал то же самое и для Барклая де Толли. В 1835 году, через 23 года после описываемых событий, он напишет о Барклае де Толли, не называя его по имени, стихотворение «Полководец» (см. Приложение), и оно стало частью того, что можно определить как русский язык, – и будет жить, по-видимому, подольше, чем любой мрамор и любой гранит.
Примечания
1. Александр Дмитриевич Балашов (Балашёв) (1770–1837) – российский государственный деятель, генерал от инфантерии, генерал-адъютант.
2. Текст цитируется по книге Е.В. Тарле «Нашествие Наполеона на Россию», собрание сочинений, том VII.
3. А.-Ф. Мишо де Боретур (1771–1841) – военный инженер, перешедший в 1805 г. из сардинских войск в русскую армию, в инженерный корпус.
4. Генерал-адъютант Ф.-О. Паулуччи сначала служил во французской армии. В 1807 г. перешел на службу в русскую армию.
5. А. С. Шишков (1754–1841) – адмирал, писатель, член Российской академии, в апреле 1812 г. занял после M.M. Сперанского пост государственного секретаря.
Бородино
I
Если считать, что подсчет количества публикаций о «русской кампании» 1812 года, сделанный Адамом Замойским, верен, и список действительно превышает пятьдесят тысяч названий, и в каждом из них описание сражения под Смоленском занимает видное место, то не стоит даже и пробовать заниматься таким безнадежным делом, как их общий обзор. Мы можем ограничиться тремя показательными примерами.
Первое место по праву принадлежит книге Е.В. Тарле «Нашествие Наполеона на Россию». Битва под Смоленском у него описана с высоким пафосом, и о пафосе можно говорить без всякой иронии. Армия сражалась героически, генералы Раевский, Дохтуров, Неверовский – уж не говоря о Багратионе – показали и несокрушимую решимость, и большое искусство командования. Если Смоленск не стал «Бородино» – это не их вина, и ярость, направленную против Барклая де Толли, приказавшего им отступить, можно понять.
B тексте Е.В. Тарле, посвященном Смоленску, есть описание эпизода разноса генерала Жюно, сделанного по поручению Наполеона маршалом Мюратом, королем Неаполитанским. Жюно опоздал с перехватом дороги от Смоленска на Дорогобуж, по которой ушел Барклай де Толли, и Мюрат сказал Жюно, что он «…недостоин быть последним драгуном в армии Наполеона...».
Тарле прибавляет от себя, что от Наполеона «…снова ускользнул шанс повторить Аустерлиц...».
Второе описание сражения, о котором хотелось бы упомянуть, сделано П. Жилиным [1]. Для него Смоленск – огромная победа, одна из непрерывной цепочки побед русских войск на долгом их пути отступления от Немана до Днепра. Делается это так: исследователь берет подлинные документы – реляции и отчеты командованию, сделанные командирами отдельных дивизий и корпусов, сводит их вместе и получает цифры огромных, непоправимых потерь, которые вверенные им войска причинили Великой Армии. С французскими данными он их не сличает и вообще демонстрирует полную победу собственного патриотизма над всеми прочими факторами, включая сюда и здравый смысл.
Как пишутся реляции по начальству, известно давно – целью является представить дело так, чтобы сразу было очевидно, что рапортующий достоин награды…
Можно даже заметить, что Наполеон свои знаменитые «бюллетени» писал примерно так же – вот только как материал для оценки происшедшего они очень уж ненадежны.
Наконец, есть третье описание сражения у Смоленска, сделанное Д.Чандлером. Пафоса он, как истинный англичанин, избегает, и вообще русско-французские битвы для него – вопрос не патриотизма, а исследования. Он пишет следующее: штурм Смоленска был сам по себе делом для французов бесполезным, случился только в силу упущения Наполеона, в то время как следовало перейти Днепр в стороне от города и попытаться перехватить коммуникационную линию между Смоленском и Москвой. Наполеон отдал приказание об этом слишком поздно, а Барклай де Толли, сообразив, что ему грозит, успел вовремя выскользнуть и тем избежал окружения и разгрома.
От «повторения Аустерлица» около Смоленска русскую армию спас именно он.
II
Есть масса свидетельств, согласно которым Наполеон предполагал остановиться и не идти в глубь России еще в Витебске. Еще 28 июля 1812 года, примерно через месяц после начала кампании, он сказал Мюрату:
«…Мюрат, первая русская кампания окончена… В 1813 г. мы будем в Москве, в 1814 г. – в Петербурге. Русская война – это трехлетняя война…»
С другой стороны, как совершенно справедливо говорит Е.В. Тарле, начинать 3-летнюю войну в России в то время, когда идет и все не оканчивается идущая уже 4-й год война в Испании, было бы чистым безумием. Император попросту не мог отсутствовать в своей столице так долго, следовательно, ему надо было делать какие-то весьма серьезные вещи. Например, провозгласить Польское Королевство со столицей в Варшаве, сделать из него нечто вроде польской «Марки» своей Империи, как назывались когда-то, в былые времена, пограничные владения империи Карла Великого, удерживающие «военные границы» с враждебными народами. В свое время так начиналась Восточная «Марка», Остмарк, ставшая Острейх, или Австрией. Почему-то Наполеон этого не сделал. У него могли быть вполне веские соображения против такого решения – он, скажем, получал тогда ссору с Россией уже навсегда. A Наполеон явно хотел примирения и повторения Тильзита. Как бы то ни было – он этого не сделал.
