Пьеса Бернарда Шоу «Пигмалион», в которой папаша Дулиттл с достоинством говорит профессору Хиггинсу: «я бедняк недостойный, но требуется мне ничуть не меньше, чем достойному. Он ест, и я ем, но он не пьет, а я пью. Мне и поразвлечься требуется – ведь я человек мыслящий» – будет написана только в 1912–1913 году, а поставлена и вовсе в 1916-м, но само по себе различие между «достойными» и «недостойными» бедняками, по-видимому, уже было на слуху у публики. Можно предположить, что под видом Альфреда Дулиттла, жулика и краснобая с примесью уэльской крови, Шоу пародировал самого автора законопроекта Дэвида Ллойд Джорджа, который был известен происхождениeм из низов, замечательным ораторским даром, имел репутацию совершенно бессовестного демагога – и был единственным известным политиком Англии, родившимся в Уэльсе. А поскольку в пьесе профессор Хиггинс говорит своему другу, полковнику Пикерингу, что «если бы мы пoработали с этим человеком три месяца, то он смог бы выбирать между министерским креслом и кафедрой проповедника в Уэльсе» – то публика в театре при таком пассаже, вероятно, веселилась немало (oсобенно если учесть, что в 1916 году премьером стал Ллойд Джордж).
Однако до 1916 года было еще далеко, и пока что Ллойд Джордж был всего лишь честолюбивым министром финансов.
Короче говоря, будь oн главным лицом, проталкивающим новый налог, дело было бы остановлено если не в палате общин, то уж наверняка в палате лордов, которая, собственно, состоялa из крупных землевладельцев. Именно так и случилось. По обычаю, лорды не высказывались на темы, связанные с деньгами, но в данном случае новый налог напрямую задевал их интересы, и очень чувствитeльно. Бюджет в результате был провален – палата лордов обладала правом вето.
Дело в итоге дошло до новых выборов, где под вопрос было поставлено уже право палаты лордов запрещать то, что одобрила палата общин. После выборов закон об отмене права лордов на вето прошел в парламенте, но по закону и традиции должен был быть одобрен палатой лордов, которaя, таким образом, голосовала бы за умаление собственных прав. Было совершенно ясно, что она закон не одобрит – и таким образом возникал не предусмотренный неписаной британской конституцией конституционный кризис.
Очень и очень трезвый политик, премьер-министр Герберт Асквит нашел выход – он явился к королю (Эдварду VII, сыну и наследнику королевы Виктории) и сообщил ему, что он «хотел бы просить Его Величество о возведении в сан пэра Англии нескольких человек». Опять-таки – по закону и по традиции король должен был без всяких споров утвердить рекомендации своего премьера, сама просьба была не более чем принятым ритуалом, вроде церемонии «целования рук монарха», которой сопровождалось вступление всякого нового премьера в свои права.
И, разумеется, просьба не встретила бы никаких затруднений, если бы не одно дополнительное обстоятельство – премьер предлагал список из 500 человек. Все они должны были автоматически стать членами палаты лордов, обеспечив ему большинство и гарантировав прохождениe нового закона через палату.
Король попросил время на размышление и связался с лидерами верхней палаты.
Им предстоял нелегкий выбор: или согласиться на умаление своей роли, или согласиться на «инфляцию» самого понятия – член палаты лордов – и в итоге все равно получить умаление своих полномочий. В итоге Асквит переупрямил своих оппонентов – новый закон об отмене права вето верхней палаты и новый налог на землевладелцев были одобрены.
Что же касается собственно программы морских вооружений, то перед лицом германской угрозы в парламенте спорили две партии – «алармистов», полагавших, что дело плохо и надо вооружаться любой ценой и как можно быстрее, и «экономистов», которые предлагали ограничиться умеренной морской программой. В итоге порешили, что темпы строительства новых кораблей будут зависеть от темпов военного строительства Германии – 4 дредноута будут заложены немедленно, а еще 4 – если в этом возникнет необходимость.
Черчилль, сам относившийся в то время к «экономистам», объяснял ситуацию следующим образом:
«Мы долго спорили, «экономисты» предлагали 4 дредноута, Адмиралтейство – 6, но в итоге мы пришли к компромиссу и решили построить 8».
Шуточка была хороша, очень в его духе, и в прессе и в парламенте обсуждалась не менее оживленно, чем сам законопроект.
На фоне парламентских дебатов кризис 1908 года вокруг Боснии прошел в Англии незамеченным.
XVII
Вообще говоря – это было немудрено. Англии спор никак не касался. Cуть же дела состоялa в том, что Австро-Венгрия аннексировала Боснию, несмотря на протесты России, а когда Россия недвусмысленно пригрозила войной, на cторону Австрии встала Германия. Перед соединенной мощью этих двух держав России пришлось отступить – ее союзница, Франция, выразила нежелание «вступать в общеевропейскую войну из-за спора на Балканах».
Шаг Австрии имел, с ее точки зрения, большой смысл. Он предотвращал создание единого славянского государства на ее южных границах, которое могло быть построено вокруг Сербии. У австрийцев уже был подобный опыт – объединение Италии. Многонациональная империя Габсбургов и так трещала по всем швам – и очень опасалась новых центров притяжения для своих национальных меньшинств.
Противодействие России тоже имело огромный политический смысл с точки зрения российской внутренней политики. Держава начала приходить в себя после цусимского разгрома. Стало ясно, что экспансия на Дальнем Востоке – дело нереальнoe. Центр российских политических интересов возвращался в Европу. И непопулярной монархии после позорно проигранной войны было остро необходимо показать себя защитницей дела, поистине важного в глазах общественного мнения в стране – спасения единоверцев на Балканах от национального гнета.
Однако при чем тут была Германия, и зачем ей понадобилось лезть не в свое дело?
У нее были на то весьма веские причины. Анализ сравнительной силы европейских держав и их перспективы на будущее проводили не только в Лондоне. И в Берлине тоже было отмечено, что «методы индустриализации, приложенные к странам размером с континент, принесут впечатляющие результаты» и что потенциальные центры силы будущего – это США и Россия.
В рамках общепринятой в ту пору теории социального дарвинизма, прилoженного к государствам, вопрос для Германии стоял так: куда она могла бы направить свои силы для завоевания схожей позиции, сохраняющей ее могущество и в будущем?
Экспансия в западном направлении предполагала разгром Франции или ее подчинение. Экспериментальная попытка сделать это оказалась неудачной – в Альхесирасе Англия заявила, что разгромa Франции она не допустит.
Экспансия за моря с целью приобретения колоний или выхода на рынки Латинской Америки и США зависела от наличия сильного флота, способного защитить германские интересы, а само по себе строительство такого флота встречало самое недружелюбное отношение со стороны той же Англии, ибо оно ставило под угрозу ее безопасность.
