B принципе – знать про наличие или отсутствие заговорa мы не можем. Hо кое-что с разумной долей вероятности можно предположить.
Oдин из важнейших принципов римского права – «Quid prodest?» – «Кому выгодно?»
Ну, скажем, «раскрытие заговора» было бы выгодно людям, отвечающим за обеспечение безопасности встречи. Поверить в заговор было бы выгодно советской дипломатической миссии – в этом случае они выступали как любезные хозяева, заботящиеся о безопасности американского президента.
А вот то, что Рузвельт тоже счел необходимым поверить в заговор и принять именно советское предложение, одновременно отклонив английское, наводит на размышления. Мало что вызвало в свое время (и вызывает и по сей день) больше толков, чем это его решение.
В Америке в крайне правых кругах имeла хождениe такая теория: наивный человек, Фрэнклин Делано Рузвельт согласился разместиться со всем своим антуражем и co всей своей свитой на территории советского посольства, где отведенные ему помещения были, ясное дело, нашпигованы подслушивающими устройствами – и тем дал Сталину доступ ко всем секретам, которые американская делагация хотела бы скрыть.
Нечто очень похожее говорилось и писалось и в советское время: американского президента ловко провели, и каждое слово ничего не подозревающего Рузвельта писалось на звукозаписывающую аппаратуру, что давало советской делегации большие преимущества на переговорах.
Писалось-то оно писалось – на этот счет есть заслуживающие доверия воспоминания Серго Берии. Согласно им, Сталин не только каждый день читал отпечатанный перевод подслушанного, но и требовал дополнительной информации – его интeресовало не только то, что было сказано, но и кем, и кому, и с какой интонацией.
А вот насчет того, что Рузвельт был наивен и ни о чем не подозревал – в это поверить чрезвычайно трудно. Он вряд ли много понимал в прослушках, но об их существовании, разумеется, знал. И понимал, что его любезные хозяева позаботятся о том, чтобы каждое слово – и его, и всего его окружения – было им известно. Даже если бы он не догадался об этом сам – у него были советники, занимавшиеся безопасностью. Уж в их профессионализме сомневаться не приходится.
Куда более вероятно, что Рузвельт намеренно показывал, что скрывать ему нечего, что с маршалом Сталиным он по большей части согласен и что никакого тайного англосаксонского сговора маршалу опасаться не следует.
И в ходе конференции он делал то же самое. Он отказывался говорить с Черчиллем наедине. Но со Сталиным встретиться согласился. Черчилль приглашен не был.
По-видимому, в Тегеране Черчилль по-настоящему осознал, насколько мала Англия по сравнению с ее партнерами. Cвоим сотрудникам он говорил:
«С одной стороны от меня, скрестив лапы, сидел огромный русский медведь, с другой – американский бизон. А между ними сидел маленький английский ослик… но только он, один из трех, знал верную дорогу к дому».
Характерна его уверенность, что только ему известна «верная дорога». Hy, и то, что сдаваться «маленький ослик» не собирался.
XX
В Тегеране, на обеде, устроенном по случаю дня рождения Черчилля – 30 ноября 1943 г. ему исполнилось 69 лет, он был старше и Рузвельта, и Сталина – ближайший советник Рузвельта, Гарри Гопкинс, произнeс шутливый тост в честь виновника торжества.
Oн сказал: «Я очень долго изучал английскую конституцию, которая не зафиксирована на бумаге, и деятельность Bоенного Kабинета, полномочия и состав которого нигде конкретно не определены, и убедился, что статьи британской конституции и полномочия Bоенного Kабинета означают именно то, что Уинстон Черчилль хотел бы, чтобы они означали в каждый данный момент».
Тост был, конечно, и комплиментом, и шуткой. Как всякая хорошая шутка, тост все преувеличивал до гротеска. Но хорошая шутка содержит и элемент истины. Черчилль знал, что главные решения уже приняты – русскими и американцами, и без его участия. Oперация «Оverlord» получает высший приоритет, операции на Средиземном море отходят на задний план.
Но вот что такое «приоритет» и что такое «задний план» – это он собирался определить в точном соответствии с рецептом, описанным Гопкинсом в его тосте: они должны означать «именно то, что Уинстон Черчилль хочет, чтобы они означали в каждый данный момент».
Разумеется, он не оспаривал «Оverlord» – это было невозможно. Но он указывал на то, что хорошо бы привлечь Турцию на сторону союзников, и спрашивал Сталина, что, по его мнению, для этого следовало бы сделать.
Он говорил, что надо бы взять Рим, и как можно быстрее, к январю 1944 г. – на что потребуются ресурсы. И если это немного отодвинет дату начала операции «Оverlord», то это будет к лучшему, потому что немцы истратят свои резервы преждевременно.
Кроме того, поскольку на Средизeмном море уже есть войска союзников, и Черчилль подчеркнул, что «большая их часть находится под британским командованием», то надо занять их делом. И предложил рассмотреть два плана: высадку в южной Франции, или, как альтернатива – в Италии на Адриатическом побережье, в районе Венеции, «с возможным прорывом в долину Дуная».
Впечатление, что он специально провоцировал Сталина, просто напрашивается. Меньше всего русское командование хотело видеть англо-американские войска, «прорвaвшиеся в долину Дуная» – то есть в Румынию и Венгрию. Уж не говоря о «блестящих перспективах присоединения Турции к союзникам» – что автоматически ставило ее под защиту всех трех членов коалиции, а вовсе не одной «великой черноморской державы», как опредeлял СССР В.М. Молотов на переговорах 1940 года в Берлине.
Сталин, надо сказать, вел себя спокойно и над Черчиллем даже подшучивал. Когда за кофе Черчилль сказал: «Я верю, что бог на нашей стороне. По крайней мере, я сделал все для того, чтобы он был нашим верным союзником», – Сталин хмыкнул и ответил: «А на моей стороне – дьявол. Потому что общеизвестно, что дьявол – коммунист. А бог, без сомнения – добрый консерватор».
Мы знаем об этом эпизоде из дневника Идена, который присутствовал при разговоре.
Интересную вещь записал доктор Черчилля лорд Моран. Он зашел к Черчиллю поздно вечером, когда тот вернулся в британское посольство после заседания. Премьер-министр полулежал, его глаза были закрыты, он выглядел очень уставшим.
«Чарльз, – сказал он, – в будущем может случиться так, что нас будет ждать еще одна война. Меня тогда уже не будет. Мы должны быть сильны в воздухе. Тогда другие страны, помня о той войне, что мы ведем сейчас, поколеблются напасть на нас…
Москва тогда будет к нам так же близка, как сейчас – Берлин. Человек может истребить род людской и разрушить цивилизацию. Европа будет опустошена, а меня будут винить в этом…
Громадные события разворачиваются перед нами, а мы просто щепотки праха, брошенные во тьме на карту мира. Как вы думаете, Чарльз, хватит у меня сил до самого конца этой войны? Иногда я чувствую, что больше не могу».
