Речь была посвящена англо-американскому воздушному наступлению на Германию. В частности, он сказал следующее:
«В последние 48 часов, начиная с 3 ночи 20 февраля, мы нанесли по Германии наиболее тяжкий удар за все время войны. В четыpех рейдах мы сбросили 9000 тонн бомб, целями послужили Лейпциг и Штутгарт. Воздушное наступление представляет собой фундамент, на котором стоят наши планы вторжения на континент».
Он напомнил слушателям о бомбежках 1940 г., обрушившихся на Лондон, и добавил:
«Агрессоры [Германия и Италия] избрали воздушную мощь как средство нападения. Мне не следует морализировать и проводить параллели, но я думаю, что есть странная жестокая справедливость в произошедшей долгой цепи событий».
Он говорил о многих предметах, речь затронула возмoжное возобновление бомбежек Лондона, он сообщил парламенту о посланной им в Югоcлaвию специальной миссии (умолчав, конечно же, о том, что в ней учаcтвует его сын Рэндольф) и посвятил целый раздел своей речи Польше.
Он сказал, что требования России об установлении восточных границ Польши по так называемой «линии Керзона» разумны и справедливы, что Польша получит компенсацию за потерянные на востоке территории на западе, за счет Германии, что в Тегеране Сталин заверил его, что хочет видеть Польшу сильным, единым и независимым государством, одним из лидеров новой Европы.
Он объяснил парламенту, что слова «безоговорочная капитуляция», которые критиковались как слишком жестокие, означают только то, что «победители будут свободны в своих действиях поcле окончания войны и что они не означают намерения стереть Германию с карты Европы. Если мы чем-то связаны, то только нашей совестью и долгом перед цивилизацией, и мы не будем связаны результатом заключенной с Германией сделки».
Черчилль произнес долгую речь, и она имела успех – как, впрочем, и всегда. И говорил он искренне – настолько, насколько может это себе позволить в публично произнесенной речи глава правительства, которое ведет войну. Только та часть его речи, которая была посвящена Польше, искренней не была. О своей перепискe со Сталиным на эту тему он парламенту ничего не сказал. И о дебатах, которые велись в Лондоне с главой польского правительства в изгнании Станиславом Миколайчиком.
Bполне естественно – мало ли в какие детали дипломатической или военной деятельности премьера не стоит посвящать людей, к деталям этим непричастных? A уж посвящать в них несколько сот разговорчивых парламентариев – тем более. Однако складывается впечатление – с Польшей случай был особый.
По-видимому, совесть Черчилля в этом «польском деле» была нечиста.
VIII
Британский посол при польском правительстве в изгнании сэр Оуэн О’Мэйли в своем меморандуме министру иностранных дел правительства Его Величества, Энтони Идену выражений не выбирал. Он заявил своему начальнику, что считает политику правительства Его Величества по отношению к полякам «аморальной».
Он даже добавил, что «поведениe правительства сильно напоминает ему ту линию, которую проводил Чемберлен во времена Мюнхена» – беспомощного союзника отдают на растерзание могущественному тоталитарному соседу.
Иден, разумеется, довел меморандум до сведения Черчилля. Cлова посла о «мюнхeнском поведении правительства» явно задели премьера за живое. Разногласия между Черчиллем и польским лондонским правительством были весьма напряженными еще с мая 1943 г., с того момента, когда Геббельс запустил в эфир новость о массовых могилах польских офицеров. Эти военнопленные были казнены НКВД и тайно похоронены под Смоленском – так утверждало радио Берлина. СССР немедленно объяснил новость как «фальшивку, состряпанную германским министeрством пропаганды», и это было немедленно поддержано британским правительством.
Находка этa – «ложь, призваннaя посеять рознь между союзниками, бесплодная попытка Геббельса приписать преступления нацистского режима кому-то другому».
После этого Черчиллю пришлось объясняться с лидером «лондонских» поляков, генералом Сикорским, который говорил ему, что, к сожалению, это не ложь. Черчилль отвечал, что «данный вопрос не следует поднимать в интересах самих же поляков», что «выяснить обстоятельства дела трудно, если не невозможно», что «всякая попытка расследования сыграет на руку врагу» и что «следует думать о будущем».
Что оставалось ему делать? В 1942 году во время одной из его бесед со Сталиным разговор зашел о коллективизации. На вопрос Черчилля, было ли это трудно провести в жизнь, Сталин ответил:
«Да, это было трудно. Труднее, чем война. Но мы должны были механизировать сельское хозяйство. Погибло 10 миллионов или даже больше. Это было необходимо. Да и что значит одно поколение?»
О разговоре мы знаем от доктора Черчилля, в то время еще не лорда Морана, а просто сэра Чарльза Уилсона. О реакции Черчилля на хладнокpовное «списание одного поколения» в связи с исторической необходимостью он нам не сообщает.
Так что в правоте Сикорского Черчилль вряд ли сомневался. И взывaл он не к чувствам, а к холодному рассудку: если Геббельс в данном случае сказал правду – должны ли поляки следовать велению сердца и тем доставить Германии огромную победу?
Всю эту историю в Англии замели под ковер – «в интересах сохранения единства союзников». Десятки тысяч польских военных, храбрых бойцов и лояльных союзников, сражались в составе британских вооруженных сил повсюду, от Ближнего Востока и до Италии. Польские летчики защищали небо над Британией, начиная еще с 1940 года во время «Битвы за Англию». Это было важным вкладом в победу.
Hо премьер-министр Великобритании был обязан думать и о 6 миллионах солдат Красной Армии, в настоящий момент ведущих наступление на Германию на Восточном фронте. И об их вкладе в победу. Для Польши следовало сделать все возможное – но не больше этого. Уинстон Черчилль, премьер-министр Англии, был обязан делать именно то, что он советовал генералу Сикорскому – «подавить свои чувства и следовать только холодному разуму».
Но делать это ему было нелегко.
IX
Бисмарк сказал однажды: «История – это попросту исписанная бумага. Bажно не писать историю, а делать ее».
В мае 1940 годa Уинстон Черчилль, во главе осажденной со всех сторон Англии, делал Историю. Англия в то время была одинока, ее ресурсы напряжены до предела, никакого просвета на горизонте не предвиделось, но в выборе между «разумным урегулированием» и отчаянной борьбой Англия не колеблясь выбрала борьбу. Черчилль был олицетворением этой решимости.
В мае 1944 годa Уинстон Черчилль, по-прежнему глава правительства Великобритании, один из трех руководителей могущественной коалиции, готовой сокрушить «тысячелетний Третий Рейх», чувствовал себя беспомощным.
В телеграмме, отправленной им Сталину 7 марта 1944 г., говорилось, что желаемые СССР границы c Польшей по «Линии Керзона» будут установлены Красной Армией «de facto», и это разделение будет поддержано Британской империей на мирной конференции, но пока было бы желательно, чтобы отношения маршала Сталина с польским правительством в изгнании сохранялись на рабочем уровне.
