На то были веские причины.
За 4 месяца до операции «Торч», в июле 1942 года, конвой PQ-17, шедший в Россию с грузом военных материалов, попал под комбинированный удар немецких самолетов и подводных лодок. Итоги были более чем печальны – 24 из 36 транспортов были потоплены. На дно ушли 3 500 грузовиков, 430 танков и 210 самолетов, предназначенных для Красной Армии, не считая 100 000 тонн прочего военного снаряжения. Попасть под такого рода атаку при десантировании означало бы катастрофу. Надо было принимать серьезные меры предосторожности.
«Десантное соединение 34», нацеленное на Касабланку, шло южнее обычных торговых маршрутов между США и Англией и осталось немцами незамеченным. Однако спрятать два средиземноморских конвоя – на Алжир и на Оран – было невозможно.
Поэтому англичане разыграли целый спектакль: перед их отправкой Англия, якобы секретно, начала срочно скупать норвежскую валюту, с солдатами проводили учения, посвященные «выживаемости в полярных условиях», а заодно распространялись слухи о возможной высадке в Испании, Португалии, Сардинии и даже Сицилии.
Именно последний вариант немцы посчитали наиболее вероятным и заготовили контрмеры – самолеты Люфтваффе перебросили на юг, а в так называемых «узких морях» – южнее Сицилии – разместили немецкие и итальянские подводные лодки. На линейный флот Италии надежда была плоха, но на всякий случай готовили и его тоже.
Так что расчет англо-американцев по выбору места десанта оказался верным – достать алжирские порты немецкие самолеты не могли, не позволяло расстояние. А атаки подводных лодок запоздали – к моменту их начала и войска, и большая часть грузов были на берегу, а сами транспорты уже уходили обратно в Англию.
Союзникам удался полный стратегический сюрприз.
Дальнейшие же действия планировались таким образом: англичане должны были двинуть из Алжира свою 1-ю армию – армией она была больше по названию, в нее входила всего одна дивизия, но предполагалось, что даже этих сил хватит за глаза. У немцев в Тунисе не было ничего. Их возможности для посылки подкреплений считались незначительными – и резервов под рукой не было, и морской путь на Тунис из Италии был опасен.
А армии Роммеля надо было идти к Тунису от Эль-Аламейна, за 3000 с лишним километров, да еще неизвестно, с чем она дошла бы до места – за ней по пятам гналась английская 8-я армия, отнюдь не символическое соединение, под командой Монтгомери. Американцы же покуда должны были приводить в порядок свои войска и заниматься политическим устройством новой территории, перешедшей под контроль союзников.
В принятии самых неотложных мер в этих двух областях поистине наблюдалась серьезная необходимость. «Соединение 34» прибыло в Касабланку с изрядно перепутанным снаряжением, но его проблемы бледнели по сравнению с теми, что имелись у американских войск в Алжире.
Если припасы для войск Паттона грузились на американские суда с американских складов, то войска, отправленные в Алжир, получали американские грузы в английские порты, накапливали их там на складах, следуя английской системе маркировки, грузили на транспортные суда – те, что были под рукой, а потом направляли для приемки американскими войсками на месте назначения.
Тоннаж был как бы общим вместилищем для всех грузов – для всех грузов вообще – и никак не привязан к потребностям получателей. Грузы для одного из американских артиллерийских полков оказались распределены по 45 разным судам. Снаряжение сплошь и рядом терялось на складах из-за неверной маркировки, и его приходилось досылать – естественно, из США, и с большим запозданием, что обеспечивало дополнительный фактор неразберихи. Результатом был настоящий интендантский кошмар совершенно невероятных пропорций.
Например, в последний момент выяснилось, что танкодесантные английские корабли не смогут разгрузить на берег американские средние танки – потому что их «выпускные ворота» оказались на два дюйма уже, чем их ширина.
Так что американская 1-я бронетанковая дивизия отправилась в Африку налегке, без танков.
Политическое устройство территорий тоже требовало немедленного и неотложного внимания. Французские военные деятели немедленно передрались между собой. Одни примкнули к Дарлану, как к наиболее «законному» лидеру – он был военным министром Виши и – теоретически – мог повернуть французские войска и власти в сторону союзников. Другие считали Дарлана слишком запятнанным тесным сотрудничеством с немцами и в качестве лидера выдвигали генерала Жиро. Проблема, однако, осложнялась тем, что Жиро сам по себе никаким авторитетом не пользовался, а выступал скорее в роли номинальной «фигурыруководителя». Если эти две группы в чем-то сходились, так это в полном отвращении к генералу Де Голлю.
Поражение Франции в 1940 году оставило поистине глубокий след. Ее военные и политические лидеры глубоко ощущали унижение и бессилие своей страны. Отсюда – повышенная обидчивость и щепетильность.
Когда генерал Жиро требовал себе первого места в командной структуре армии другой страны – это было, конечно, поведением не слишком умного человека, донельзя комичным в своей вопиющей нелепости. Но когда чрезвычайно умный – не в сравнении с Жиро, а по самому высокому разряду – генерал Де Голль в 1941 году, находясь в Англии и будучи, вместе со своей организацией, целиком на содержании британского правительства, звонил Черчиллю ночью и заявлял ему, что он, Де Голль, есть «второе воплощение Орлеанской Девы» – то постороннему наблюдателю, смотрящему на все эти события через 60 с лишним лет, остается только развести руками.
Черчилль, собственно, так и сделал.
Он пересказал весь этот удивительный разговор членам своего кабинета, заметив при этом, что «если Де Голль – второе воплощение Девы, то не следует забывать, что первое воплощение англичане когда-то сожгли».
Но одно дело – изощренный в политике британский премьер с его многолетним дипломатическим опытом, и совсем другое – Эйзенхауэр, еще столь недавно – скромный офицер из захолустного Канзаса.
Политическим склокам французов не было конца, и улаживать их должен был именно он. Ответственность за новые территории лежала на нем.
B отличие от Черчилля он не мог отделаться от этих хлопот остротой, пусть и блестящей. В итоге Эйзенхауэр принял решение оставить французскую администрацию в руках адмирала Дарлана. В отчете домой он представил выгоды этого варианта – местные власти в Алжире подчинились Дарлану, Дарлан отдал приказ губернатору Туниса присоединиться к союзникам – и губернатор рапортовал Дарлану о «готовности выполнить свой долг».
Флот, стоящий в Тулоне, получил аналогичные распоряжения, и даже была надежда, что они будут выполнены.
Похоже, что был еще один аргумент, хотя он не развит в отчете – Эйзенхауэру до смерти надоели все эти дрязги. Он хотел убрать их в самый дальний ящик своего стола, забыть о них и заняться более важными делами – например, организацией военных действий против немецких сил в Тунисе.
Дело в том, что немцы отнюдь не разделяли убеждения английской разведывательной службы в том, что их дела в Африке так уж совершенно безнадежны.
