Но говорить о стагнации советской экономики, повторюсь, конечно, нельзя. Более того, если сравнить среднегодовой рост экономики СССР и США в 1960–1980 годы, то мы увидим, что СССР прирастал на 5,1 %, а США всего на 3,2 %, в то время как сегодняшняя Россия так и не вышла на главные экономические показатели СССР 1990 года. Впрочем, вышеприведенная статистика не учитывает качество товаров, «Жигули» «Форду», конечно, рознь, хотя важно понимать, что о «Фордах» советский человек знал лишь понаслышке, были бы «Жигули».
А вот шанс встать на один технологический уровень с экономиками ведущих стран мира у советской экономики был реальнее всего, конечно, в конце 1970-х годов. Автор убежден, что, решись Советский Союз вступить, к примеру, в ВТО, но не по горбачевскому коленопреклоненному сценарию, а с твердых позиций великих старцев политбюро, торг с нашей страной шел бы на деликатных и подобострастных тонах, а не в форме приказов, которые слышит сегодня Россия. Слабых не любит никто, а с сильными считаются, невзирая на идеологические разногласия. Лучший пример тому – американо-китайские отношения сегодня. Надеюсь, читатель обратил внимание на крайне любопытную деталь в интервью начальника нелегальной разведки Юрия Дроздова, который в главе «КГБ против развала СССР» рассказал, что одновременно с созданием ООН была создана двусторонняя советско-американская комиссия по слиянию экономик наших стран. Вот вам и «холодная война»! Повторюсь, убежден, что если бы Брежнев решил, говоря современным языком, интегрировать советскую экономику в западную, то он сделал бы это на гораздо лучших условиях, чем Ельцин. Потому что «друг Билл» прекрасно понимал, что Ельцин не Брежнев, и вил из «друга Бориса» веревки.
Нередко главным показателем бесхозяйственности советской экономики и даже народнохозяйственной предтечей развала СССР называют аварию на Чернобыльской атомной станции и ее последствия. Конечно, сама по себе отдельно взятая катастрофа, пускай и такого масштаба, не может быть показателем каких-либо макроэкономических процессов, но примером нерадивого отношения к делу, чем в позднем СССР грешило немало людей, является хорошим. Именно исходя из таких соображений автор дал в этой главе слово министру атомной энергетики СССР Николаю Луконину, который занимался ликвидацией последствий аварии на ЧАЭС.
Вообще нередко встречавшееся наплевательское отношение к собственной работе имело зачастую идейную подоплеку. Государственное – значит, ничье, а зарплату и так заплатят. Моральное право так думать советский гражданин имел по одной простой причине. Он жил в государстве, которое законодательно запрещало ему не работать, то есть не оставляло выбора. Или просиживай штаны в ненавистном НИИ, или пойдешь в тюрьму. Кстати, феномен научно-исследовательских институтов, где десятки тысяч советских людей болтались без дела годами, а то и десятилетиями, на взгляд автора, объясним просто. Это была завуалированная форма пособия по безработице, отсутствие которой тоже декларировалось законодательно. В результате получалась двусмысленная ситуация: человек терял квалификацию, но не испытывал связанных с этим материальных тягот.
Объективности ради следует сказать, что часть людей и во времена Советского Союза жила по капиталистическим принципам. Я имею в виду спекулянтов всякого рода. Большинство делало это из чисто меркантильных соображений, а вот герой этой главы Сергей Мавроди, например, потому, что советская действительность для него была хуже горькой редьки. Но на разрушительные для страны процессы эти люди никак не влияли, чего не скажешь о первых легальных советских бизнесменах, с которых, по сути, началось моральное разложение руководителей предприятий разного ранга. И хотя генерал-полковник милиции Владимир Васильев в этой главе утверждает, что «фундаментальная коррупция появилась только в 1990-е годы», а в СССР были только взятки, рискну предположить, что зародыш коррупции появился все-таки в 1988 году с принятием закона о кооперации. Многие заинтересованные люди увидели, какие возможности несет конкретно для них рынок в виде «откатов» и прочих ловких штучек. Кстати, этот отряд первых советских предпринимателей был самым яростным ненавистником всего советского и развала страны даже не заметил, а то и приветствовал. Тут приведено интервью с первым советским миллионером Артемом Тарасовым, из которого читатель детально узнает, как начало распродаваться народное имущество и как люди, этим занимавшиеся, умеют делать круглые глаза. В общем, вывод напрашивается сам собой. Горбачевские ростки рыночных отношений оказались еще одним существенным фактором разрушения страны.
Леонид Абалкин
Абалкин Леонид Иванович – научный руководитель Института экономики РАН, академик РАН. Родился 5 мая 1930 г. в Москве. В 1989–1991 гг. – заместитель Председателя Совета Министров СССР. Автор экономических реформ эпохи перестройки.
– Укоренилось мнение, что у советской модели экономики не было никаких достоинств и никаких самих по себе чисто экономических ярких достижений.
– Мы много занимались в институте историей экономики СССР. Главное преимущество советской модели экономики состояло в том, что сочетание плановых начал с инструментами рынка позволяло рассчитывать на успехи в народном хозяйстве, и прежде всего в аграрном секторе этого хозяйства. К примеру, одной из отправных точек эпохи бурного развития экономики СССР в 1920-е годы является одновременное решение советских властей о переходе от продразверстки к продналогу и решение о создании Госплана. Тогда же началось введение золотого червонца и реализация новой экономической политики. За короткий период нэпа страна возродилась после мировой и гражданской войн. К 1927 году по показателям развития промышленности и сельского хозяйства, по результатам доходов на душу населения Советская Россия вернулась на уровень 1913 года. Многие предприятия переводились на хозрасчет, инвестировали свою прибыль в развитие. Возрождалось или создавалось заново мелкое, в том числе кустарное, производство. Качественно изменились хозяева крестьянских хозяйств. Директор Института сельскохозяйственной экономии и политики Чаянов писал Молотову в 1927 году: «…произошла значительная смена руководящего состава крестьянских хозяйств: старики ушли и к руководству пришли солдаты мировой и гражданской войны. Это люди с неизмеримо более широким кругозором, чем хозяева 1906–1915 годов. Этот новый «персонал» крестьянских хозяйств на две головы выше старого, более подвижные и восприимчивые к агроулучшениям». Именно совокупность этих причин обусловила подъем села в начальный период нэпа. К сожалению, в дальнейшем с отходом от рыночных принципов экономики началось строительство административно-командной модели хозяйствования, и нэп был отменен.
Второй яркий момент в развитии советской экономики, который я хотел бы отметить, – это реформы Косыгина. Это была лучшая пятилетка в истории СССР. С 1965 по конец 1960-х годов была попытка соединить элементы плановых начал и рыночной самостоятельности предприятий. Я очень хорошо помню это время, потому что большего ожидания реформ в экономике, чем тогда при Косыгине, впоследствии в стране не было. Существовал общий духовный подъем, настроения ожидания. В то же время появилась получившая широкое распространение теория конвергенции в экономике – соединение планового начала и рыночных инструментов. Но политические события – как внутренние, так и внешние – косыгинскую реформу остановили. Мы вступили в период застоя, который продолжался почти 20 лет. За это время мы упустили переход к политике энергосбережения, компьютерную революцию, «зеленую революцию» в сельском хозяйстве. Тот механизм управления народным хозяйством, который сложился тогда в СССР, был неадекватен вызовам времени. Мир вступил в эпоху научно-технической революции, но наша экономика оказалась неспособной следовать примеру развитых стран. Все достижения, которые мы имели к этому моменту – космос, к примеру, – уже не поддавались чисто плановому регулированию, надо было сочетать новые подходы к решению назревших проблем. Но этого не произошло, механизм управления экономикой сохранился в старом виде.
