Либо у информационной войны, которую я анализирую, есть некий трудно обнаруживаемый элитный фокус, либо этого фокуса нет. А есть всего лишь интеллигенция в ее мучительном всегдашнем неприятии власти. И это, конечно, серьезная тема, но другая.
«Интеллигенция и власть»… Стоп. А почему бы не построить такой типологический ряд? (рис. 73).
Рис. 73
А построив, не спросить себя и других: «Опять карнавал?»
Для ответа на вопрос рассмотрим интересующую нас двухфазную систему: «интеллигенция и власть»…
Отношения интеллигенции и власти в советский период складывались из двух компонентов.
Первый и преобладающий — это справедливая и органическая ненависть интеллигенции к советской загнивающей власти. Такой первый и преобладающий компонент системщики называют «свободными колебаниями системы». А специалисты по культуре — уже упоминавшейся мною выше «органической реакцией». Органическая реакция — это реакция, которую никто специально не вызывает. Она вытекает из природы явления. Мне никто не дает рвотное, меня просто тошнит. Если мне будут давать рвотное, то в мою систему (организм) запускаются вынуждающие колебания. И моя реакция тогда — вынужденная (искусственная, смоделированная). При этом никто не будет моделировать реакцию вне учета моей органики. Никто не будет взрывать мост, не просчитав и не учтя собственные слабые точки моста как системы.
Повторяю вновь и вновь на протяжении многих лет: для того, чтобы интеллигенция ненавидела советскую власть, не надо было ее на эту власть науськивать. Интеллигенция и без науськивания ее ненавидела. И было за что.
У интеллигенции как системы были «собственные частоты» этой самой ненависти и «свободные колебания» данного чувства. И они, безусловно, преобладали. Вопрос был только в одном: БЫЛО ЛИ ЧТО-ТО ДРУГОЕ? Теория управления доказывает, что в некоторых случаях управляющие колебания с амплитудой, например, в одну тысячную от амплитуды собственного колебания могут качественно менять все, что касается собственных колебаний и бытия системы как таковой. На простом языке это называют «каплей, переполнившей чашу».
Вторая составляющая в системе интеллигентских реакций советской эпохи, — составляющая, так сказать, не собственная, а вызванная, не органическая, а искусственная — была. Я назвал ее «карнавальной» (спецоперация «Карнавал»). И что-то по этому поводу разобрал. Более детально разбирать в данной книге не буду.
Но если мы уже сформулировали гипотезу о карнавале в позднесоветскую эпоху, то почему мы не можем просто предположить, что подобный же карнавальный компонент имеется и сейчас? Что мы имеем дело с ситуацией «карнавала нон-стоп»? Или перманентного карнавала (по аналогии с известной теорией перманентной революции)?
И опять-таки, основа всего — справедливая ненависть интеллигенции к новому правящему классу. Дополнительный компонент — несправедливая, но культурно неизбежная, постоянная и в чем-то объяснимая ненависть интеллигенции к любому правящему классу в России. Даже если этот класс сформирован на ее основе, как это было в начальное советское время. И то, и другое является органикой, «собственными колебаниями». И у того, и у другого есть традиция.
Я уже показал выше, что отношение неких «интеллигентских акторов» (например, Пионтковского) к статье Черкесова нарушает данную традицию. И это нарушение тоже, как и другие, опровергает гипотезу № 1 (собственный, или органический, процесс) и подтверждает гипотезу № 2 (смоделированный, или вынужденный, процесс).
Классический интеллигент органически не может зарычать на представителя чуждого ему класса лишь за предъявление каких-то признаков классового самосознания! Ну, не может классический интеллигент упрекать такого чекиста (или номенклатурщика) в том, что тот «выпендривается». Не может требовать от него, чтобы он был ближе к стайной — непросветленной, «мычащей» — классовой норме.
Данный тип обвинений является типичным для самого молчащего сообщества, которое совершенно не хочет аплодировать своему представителю, прервавшему устраивающее это сообщество молчание. Так что же мы имеем в таком случае (если нам удастся это доказать)?
А вот что (рис. 74).
Рис. 74
В этом случае речь может идти о нескольких сценариях. Они делятся по источнику карнавального поведения.
В сценарии № 1 источником является само спецслужбистское сословие. Или внутрисословные конкуренты высказавшегося Черкесова. В этом случае интеллигенция становится рупором молчащей части сословия, самым грубым образом озвучивая его, сословия, интенцию: «Чё умничаешь?»
Интеллигенция, повторяю, никогда так себя не вела. Это нечто новое? Опрощение, не стесняющееся возможных обнаружений порочащих связей, когда не стесняется никто: ни стая, не желающая стать классом, ни обслуживающие эту стаю квазиинтеллигентские рупоры?
В сценарии № 2 источником особого типа критики являются конкурирующие сословия. Которым совершенно не нужно, чтобы стая (группа, каста, корпорация) приобрела то самое «сознание», которое превращает ее в класс. Ибо стаю в класс превращает именно развитое классовое сознание.
Где классовое сознание, там и реальная власть. Где власть, там и стабильность. Воля к обретению классового самосознания, проявляемая даже отдельными представителями класса, попахивает какой-то реальной стабильностью. И потому пугает конкурентов, которые ничего подобного не хотят. Такими конкурентами могут быть и альтернативные силовые корпорации, и криминал.
Как они могут реагировать? Поскольку это тоже не классы, у которых есть самосознание, а мощные стаи, то их реакция оформляется соответственно менталитету реагирующих. Реагирующие могут проявлять смутное недовольство. Мол, «все себе забирают», «обносят», «дербанят»… Для того, чтобы это смутное недовольство превратилось в идеологию, нужны идеологи. Но только пусть эти идеологи не говорят, что они подымают на бой спящее гражданское общество. Они обслуживают альтернативные стаи. А зачем они это делают?
Объяснение может дать только сценарий № 3.
Согласно этому сценарию, целью тех, кто так нервно реагирует на возникновение любого зародыша классового сознания у сегодняшней элиты, является ПРОДОЛЖЕНИЕ ПАДЕНИЯ. Того самого, которое на время удержал ненавидимый «чекистский крюк», за который, видите ли, уцепились. А зачем цепляешься? Надо падать дальше. Тогда карнавал продлится.
В связи с метафорой «чекистского крюка» в статье Черкесова можно, развивая предыдущие рассуждения, спросить ужасающихся эстетов: «А что, было бы лучше, если бы Черкесов все залил сиропом пафоса по принципу: «Чист, как чекист, кристален, как Сталин»? Пионтковскому это понравилось бы? У него такой личный вкус? Да полно!»
Говоря о «крюке», Черкесов явным образом избегает патетики. Ведь то, что он говорит, можно сформулировать намного грубее: «Страна летела вниз и должна была разбиться о базальтовое дно гигантской пропасти. Вместо этого она шлепнулась в дерьмо и осталась цела».
