Оперный театр в Харькове
Памятник Тарасу Шевченко
Из такси я выхожу прямо к женской тюрьме. Последствия войны здесь все еще видны. Проклятая война оставила дыры в городском пейзаже, которые кое-как были заделаны в последующие годы. Вряд ли непрочный кирпич выдержит добротную крышу, поэтому используются волнистые и гладкие стальные листы. Между домами много зелени. Когда летишь в самолете, то можно понять, что Харьков — это промышленный город. Даже из окна отеля на окраине обширного города с полуторамиллионным населением можно было распознать несколько дымящихся промышленных труб и увидеть испарения от башенных охладителей. К тому же Харьков является научным и образовательным центром Украины. Говорят, что здесь находится 42 университета и других высших учебных заведений.
Движение пульсирует на дорогах, по тротуарам куда-то торопятся люди, трамваи переполнены. Это летний будний день. Русская столица, которая не идет ни в какое сравнение с Киевом. Фасады зданий не такие шикарные, никаких сюжетов для почтовых открыток, ни одного места, где можно отгулять свой отпуск. (Позже я изменю свое мнение, когда буду прогуливаться по городу.) Вполне возможно, что легкость лета преподнесла мне все в более дружественных тонах, а мрачным поздним зимним вечером люди глубоко зарываются в свои пальто, и серый цвет является определяющим. Но даже если я мысленно представлю, что нет ни солнца, ни синего неба, я не вижу того, что видел и чувствовал корреспондент газеты «Neue Osnabrucker Zeitung» 29 апреля 2012 года на своем пути по юго-восточной окраине города, где я в этот момент прохожу:
«Путь в колонию — опасен. На грязных дорогах зияют дыры и ямы. Отсутствуют крышки люков. Вставленные в люки ветви предупреждают об опасности упасть в глубины канализации. По серым стенам панельных домов в Коминтерновском районе Харькова стекает ржавая вода. Ряды колючей проволоки отделяют женскую исправительную колонию № 54 и заводы от прилегающей промышленной зоны».
И в самом деле, среди зелени и большого количества маленьких и средних предприятий находится та тюрьма, в которой с начала года содержится Юлия Тимошенко. Это учреждение выглядит немного иначе, чем другие подобные тюрьмы, которые известны нам в наших широтах. Здесь есть огромная стена по всему периметру тюрьмы с воротами, шлагбаум которой сразу же поднимается, когда вы говорите, что у вас назначена встреча с полковником Первушкиным. Это начальник колонии. Далее следуют свободно разбросанные по территории здания и, наконец, блок, увенчанный колючей проволокой широкой тюремной стены.
Подполковник проводит меня через ворота, потом следует процедура осмотра, которая мне известна еще по Киеву. Только на этот раз ее проводит женщина, которая заносит мои паспортные данные в свою записную книжку. Всё, за исключением камеры и ноутбука, я должен сдать.
Мы сразу же входим во внутренний двор, где женщины в синих комбинезонах стоят на солнце. Как только они видят офицера в моей компании — а это заместитель начальника, как я позже узнал,— в их рядах начинается движение. Женщины выстраиваются и демонстративно поворачиваются к нам спинами. Причину такого поведения очень скоро я также узнаю от сокамерников Тимошенко. Вряд ли кто-то хочет быть сфотографированным. Например, Таня, учительница, говорит, что ее семья не знает, что она здесь. Понятно, что для нее это неприятно. Как только я с камерой заворачиваю за угол, женщины бросаются врассыпную, как серебристые рыбки, если на их убежище направить свет. Только немногие, к которым я обращаюсь с вопросом, можно ли их сфотографировать, соглашаются. Возможно, они поставили крест на жизни вне тюрьмы. Самой старшей заключенной 69 лет, на ее совести смерть мужа и обоих сыновей. Она их зарезала в пьяном угаре во время просмотра телевизора. Вероятно, это было местью за угнетения и унижения, длящиеся всю жизнь. Стала ли она лучше?
Мы быстро идем по диагонали через двор в покрашенное в светло-зеленый цвет здание. Там находится руководитель учреждения. Полковник — загорелый мужчина, который уже 27 лет работает в местах лишения свободы. Всего через 3 года все закончится, и он уйдет в отставку, на пенсию, говорит он. Первушкин приветливый и непосредственный мужчина. Когда он наклоняется вперед над своим столом, то можно увидеть, как на золотой цепочке у него на груди блестит крест. Во встроенных шкафах за ним стоят инструкции и законы, одинаковые переплеты которых образуют позолоченную стенку в метр длиной. Ничего личного. Перпендикулярно к его письменному столу стоит еще один стол с пятью стульями. Очевидно, здесь проводятся служебные совещания в узком кругу.
За этим столом позже одна за другой напротив меня будут сидеть Ирина и Таня. Они некоторое время провели свое заключение в камере с Юлией Тимошенко, пока ее не перевели в больницу. Обе, говорю я, забегая наперед, совсем не разговорчивы. Обе, говорят, были осуждены за «финансовые махинации», а что под этим следует понимать — мошенничество, уклонение от уплаты налогов, кражу с изнасилованием? — это остается загадкой. Ирина, которой почти 30 лет, накрасилась на встречу по полной программе. Она разговаривала с Юлей только о моде и о косметике, на большее не оставалось времени. В конце концов, она, в отличие от своей сокамерницы, в течение дня работала в швейной мастерской.
Колония
Тимошенко, однако, жаловалась на обеих своих соседок, что они наполняют камеру табачным дымом и ей из-за этого становится трудно дышать.
Даже Таня, учительница лет сорока, заметно сдерживалась от распространения информации. Сложно сказать, может, они обе слишком часто разговаривали на эти же темы с такими людьми, как я, поэтому уже и не придают значения тому, что постоянно рассказывают одни и те же истории. Может быть, они себя прикрывали для того, чтобы позже — если «кто-то другой придет» — не привлекаться к ответственности за то, что сказали что-то недозволенное. С такой же осторожностью они не говорили ничего положительного о выдающейся сокамернице, поскольку даже если вообще и было что сказать, то Первушкин находился тут же в комнате. Они, несомненно, уже ничего больше и ничего другого не рассказали бы, поэтому я подошел к нему к двери. Они, очевидно, хотят, чтобы их оставили в покое. И не хотят стать частью падения Тимошенко. Им безразлично, как это произойдет.
Первушкин читает вводную лекцию о колонии, которая была основана в 1927 году. Когда я ему сказал, что я уже посетил музей при его высшей служебной инстанции в Киеве, он с нескрываемой гордостью отметил, что именно они разрабатывали концепцию музея. Здесь, в Харькове, историю этого учреждения начали впервые документировать. Кроме того, для него важно было отметить то, что его начальник уже делает в Киеве,— это переподчинение мест лишения свободы от Министерства внутренних дел Министерству юстиции в соответствии с договоренностями с Европейским союзом. Я тоже слышу это не в первый раз: учреждения не получают достаточного финансирования, поэтому и будут проведены изменения. Конечно, не для того, чтобы они только могли покрывать эксплуатационные расходы на собственное содержание, но также затем, чтобы трудоустроить заключенных и дать им возможность самим для себя зарабатывать деньги. Для того чтобы на них они могли приобрести в магазине, который мы затем тоже посетим, например, продукты питания, косметику и другие вещи.
