Связь у Горбачева была восстановлена примерно к 11 часам 21 августа. Поэтому он уже отдавал распоряжения. В частности, временно на должность Председателя КГБ СССР он назначил начальника 1-го Управления (политическая разведка) Леонида Шабаршина, потребовал от него, чтобы все заместители председателя и начальники управлений КГБ предоставили письменные объяснительные записки о своей деятельности в связи с ГКЧП и какие распоряжения Крючкова они выполняли, сменил коменданта Кремля и т. д.
Группа ГКЧП, то есть Язов и Крючков, а также Лукьянов с Ивашко, сидели долго в одной из комнат комплекса «Заря», дожидаясь, когда их вызовут к президенту. Терпение иссякло. Лукьянов написал записку Горбачеву: «Я и Ивашко просим принять». Но Горбачев не принимал — ему сообщили, что Верховный Совет России на своем утреннем заседании специально рассматривал вопрос о том, кого направить в Форос к Горбачеву, поручил эту миссию Силаеву и Руцкому, поэтому он ждал их появления, а самолет запаздывал. И, только встретившись с этими двумя деятелями из высшего российского руководства и получив более или менее полную информацию о московских событиях 19–20 августа, Горбачев размышлял: принять или не принять? Вначале решил, что не стоит принимать, — о чем с ними говорить? Потом передумал и решил все-таки встретиться с Лукьяновым.
Охранник (.Язову). Вы полетите в Москву на том же самолете, на котором прибыли сюда. (Обращаясь к Крючкову.) Вы поедете в кортеже с Михаилом Сергеевичем! (Обращаясь к Лукьянову и Ивашко.) Вы — тоже едете в кортеже…
Вылета самолета в Москву ждали долго, почти до 12 часов ночи.
Арест Крючкова, Язова и Лукьянова
Самолеты прибыли из Сочи во Внуково в 2.30 ночи, в них, среди прочих, находились Лукьянов, Крючков, Язов. Их ожидал Генеральный прокурор России Валентин Степанков с бригадой следователей (и спецмашинами). Сразу же отвезли в «Матросскую тишину».
Я тогда никак не мог понять, зачем Горбачеву понадобился арест Лукьянова? Ясно, что в отношении Горбачева Лукьянов не был честен, допустил не только служебный проступок, но и этический — ему надо было жестко осудить ГКЧП, а не лавировать. Они с Горбачевым ведь были дружны со студенческих времен. Но дело в том, что ни прямого, ни даже косвенного участия Лукьянова в ГКЧП не проглядывалось. Я же всегда был склонен считать, что, когда судьба российской демократии в ночь на 21-е буквально «висела на волоске», Лукьянов сыграл позитивную роль, не дав Крючкову и некоторым ретивым генералам (Грачеву, Лебедю, Карпухину) вместе с другими войсками КГБ и МВД штурмовать Парламентский дворец России.
Отсутствие трезвого политического расчета, неумение предугадывать дальнейшие «ходы» противника, возможное развертывание политического процесса — все это было свойственно горбачевскому типу мышления, взращенного советско-партийной бюрократической системой. А глубокое личное потрясение, связанное с его коварным отстранением от власти, унижением, которому он подвергся, причем со стороны людей, которых он сам и выдвигал — при молчаливой поддержке или с позиции наблюдателя со стороны Лукьянова, — привело Горбачева в ярость, сделало его непримиримым врагом его. Он уже не думал и, видимо, не мог думать о последствиях ареста председателя Союзного парламента. Он отдал Лукьянова на заклание врагам из свиты Ельцина. Тогда всего этого не понимал Горбачев (хотя должен был понимать), мстительно давая согласие на арест Лукьянова. А ведь можно было отстранить его от высокой должности, не разрушая Союзную законодательную власть. Для этого надо было всего лишь провести сессию Верховного Совета, заслушать председателя, скорее всего — переизбрать его, заменив авторитетным политическим деятелем. Таковых в Союзном парламенте было достаточно — академики Федоров (знаменитый офтальмолог), Примаков, Рыжов и многие другие. Допустив арест Лукьянова, Горбачев способствовал нанесению по «корпусу» СССР второго смертельного удара (первый — сама попытка переворота ГКЧП).
Разложение Империи
В эти августовские дни была издана моя книга «Бюрократическое государство»; собственно, это было второе, несколько «облегченное» издание фундаментальной монографии «Социализм и бюрократия», которая вышла в свет в издательстве «Политиздат» в 1989 г. (сдал я ее в редакцию в 1986 г.), после сокращений, «редактирования», многочисленных рецензий и пр. В ней было много и теории бюрократии, и критики врожденных в социализм бюрократических начал в государственном управлении, многие из которых, как мне представлялось, покоились на существовании уникальных «двух параллельных систем власти и управления — государства и официальной (по сути, государственной) партии. Работая над вторым изданием этой книги в совершенно новых для себя условиях (на одной из высших государственных должностей в России), будучи абсолютно свободен от какой-либо цензуры, к тому же обладая обширной информацией, — тем не менее я не предполагал ту степень внутреннего разложения системы, которая обнаружилась в короткие августовские дни. Но именно в эти дни я стал понимать, насколько было слабым строение этого, казалось, всесильного государства. Сама возможность эффективной деятельности огромной Империи реализовалась действием многочисленных, взаимно «нейтрализующих» подсистем государственно-партийного управления, обладающих «автономными» интересами (хотя движители подсистем непрерывно утверждали «о единстве целей» всех и каждого). Горбачев, ставший па путь достаточно серьезного ограничения власти партийной бюрократии в направлении создания серьезной системы представительной власти, встретит мощное, хотя и глухое сопротивление реакционных сил. Об этом шла речь в моей книге.
Она сразу же, где-то часов с 12 дня, появилась среди москвичей, непрерывно стекающихся к стенам Белого дома, на многих торговых лотках, быстро организованных предприимчивыми торговцами-кооператорами. Спрос был огромный, и 50 тысяч проданы за эти два дня. Один торговец попытался сделать рекламу, установив плакат: «Здесь продается Хасбулатов». Получил «подзатыльник», плакат разорвали в клочья и тут же подняли другой: «Хасбулатов — не продается!»… Разложение любой системы (учреждения, институтов) всегда начинается с кадров управления, непрофессиональных, неподготовленных либо действующих с позиций (и условий) прошедших времен, соответственно, не способных понимать времена нынешние. Это — помимо известной косности и догматизма самой системы подготовки кадров управления в СССР во всех звеньях — партийном, хозяйственном, политическом. Мы, многие московские профессора, зная друг друга в течение десятилетий, при наших встречах (защита диссертаций, конференции, иногда чаще встречались на зарубежных экономических конференциях, чем в Москве) с недоумением делились своими впечатлениями об отечественной системе подготовки и переподготовки руководящих кадров. Она была глубоко архаичной, не соответствовала эпохе глобализации. Руководящие кадры воспитывались в классическом духе консерватизма отсталых общественно-экономических процессов, в отрыве от современных тенденций мирового развития, пренебрежении к знаниям и опыту, диктуемым бурным развитием информационных технологий с позиций абсолютизации «бессмертных мыслей Маркса — Ленина», пригодных на все времена и эпохи. Они не видели даже самого простого явления — втягивания Советского Союза в орбиту глобализационных процессов, помимо их воли и желания, не понимали того, что остатки «железного занавеса» быстро исчезают независимо от того, какую политику они проводят сегодня или будут проводить завтра.
