Культуре не учатся по книжке, ибо она вся в поступке, в действии, в живом слове. Лишившись здравого смысла там, где надо принять решение на уровне целого организма, мы призываем в советчики специалистов, профессионалов, академиков, то есть тех, кто всю жизнь буравил частность, и запутываемся окончательно, забывая, что нобелевский лауреат может, допустим, расщеплять атом, но быть полным олухом в неразложимой жизни и политике. Все наше столетие запуталось при оракулах-профессорах. Один профессор, вроде Фрейда, наотрез отказывался рассматривать человека выше пояса, экономиста-профессора никакими силами не оторвать от желудка, технократ — беднейший из всех — верит а науку, другой профессор-оракул — Корбюзье — вещал, что дайте людям типовую солнечную каморку, и не надо ни революций, ни религий, и ведь этот идиотизм десятилетиями с упоением тиражировался. Еще один лингвист-структуралист — Леви-Стросс заявил, что в человеке нет вообще никакой тайны, а вместо души — хорошо просматриваемая кристаллическая решетка. Все они вместе и по отдельности «рисовали» свои портреты и навязывали их другим. Потому-то мы и пришли к этим гербицидам в культуре или вдруг увидели, как сказал бы Дерсу Узала: «Много лет тайга ходи — понимай нет».
Я бы сказал более пессимистично: мало того, что у наших революционеров «понимай нет», так зачастую нет еще и желания что-то понимать, и лишь агрессия к тем, кто пытается это делать. Без культуры же нет профессионализма. А коли нет профессиональных революционеров, то кто же будет делать революцию?
Итак, мы установили, что профессионального революционера из окружения революционеров-дилетантов до революции можно вычислить только по одному критерию: профессионал готовит себя к государственной (военной, политической, административной, экономической, научной и т. д.) деятельности, которую он будет осуществлять после взятия власти. Любителя же занимает исключительно вопрос о том, как ему получить вожделенную власть. Революция, как процесс, складывается из трех составляющих — подготовки к ней; государственного переворота; собственно революционного преобразования общества. Две первые стадии не имеют никакого смысла без третьей, которая по степени сложности далеко отстоит от них. Конечно, не все имеют смелость открыто признать, что желают в результате политического переворота получить власть — влезть на пальму, как говорит один мой знакомый. Но это само собой разумеется, ибо никто не будет бороться с режимом и претерпевать всяческие сопутствующие тяготы лишь затем, чтобы после свержения правительства передать бразды правления кому-то другому и скромно отойти в сторонку
Вопрос о власти является ключевым вопросом всякой революции, и по характеру стремления к личной власти можно многое сказать о революционере уже сегодня. Не секрет, что подавляющее большинство левых за исключением отдельных хиппующих мажоров, ищущих острых ощущений, люди весьма небогатые. Но их бедность разного рода — одни бедны, потому что революционеры, а другие — революционеры, потому что они бедные. Для второй категории левых их политический радикализм чаще всего является проявлением комплекса неполноценности, порожденного агрессивным насаждением ценностей потребительского общества. Причем в торжестве своих политических взглядов они ищут не столько способ реализации эгалитарных принципов, устраняющих дискриминацию по признаку материального достатка, сколько банальной компенсации за тяготы жизни «под буржуем».
Для многих из них революция проходит под лозунгом «Грабь награбленное!», а дореволюционный стаж борьбы воспринимается как способ легитимации своего привилегированного положения в будущем. Власть ими воспринимается не как инструмент исторического и социального творчества, а как заслуженная награда за годы лишений, и такая награда тем более ценна, чем больше благ и преимуществ дает обладание ею. Радикалы оранжевого толка еще более откровенны в своих меркантильных устремлениях, многие даже не готовы ждать до победы своей революции, а стремятся обогатиться здесь и сейчас.
Весьма рекомендую обратить внимание на описание быта и нравов постреволюционной государственной элиты в России 20-х годов. Стиль эпохи хорошо характеризует явление, которое можно назвать революционное барство. Уже командир полка имел по должности за счет казны конный экипаж для выездов с семьей, а в качестве служебного жилья ему полагался комфортабельный особняк. В дело шли бывшие дворянские усадьбы и дворцы, так как там, помимо отличных господских хором и конюшни, имелись и комнаты для прислуги, совершенно необходимой красным командирам (правда, ее стали называть обслугой). Но благодаря коррупции и быстро окрепшей кастовости неофициальные привилегии носили еще более впечатляющий характер.
Началось разложение новых элитарнее сразу после захвата власти. Вот что в сентябре 1920 г. доводил до сведения председателя совнаркома Ленина, членов ЦК РКП(б) и редакции газеты «Правда» командир Красной Армии, рабочий-металлист Антон Власов: «Рабочие завода «Мотор» взяли себе для коллективной обработки одно имение с хорошим дворцом, в котором они думали устроить колонию для своих детей. Но на их беду это же имение понравилось коменданту гор. Москвы «коммунисту» Ганшину, «коммунисту» же Бурдукову и «коммунисту» Люблину, и они стали отнимать у рабочих имение, которое те не отдавали — дело перешло в Совнарком и… Рабоче-крестьянская власть, отняв имение у рабочих (которые по своей сознательности не протестовали с оружием в руках, что, по моему мнению, они должны были бы сделать), передала его нескольким «зубрам от революции», которые, как например, Бурдуков, и в Москве занимают особняки.
И вот, эти самые рабочие завода «Мотор» могли наблюдать каждое утро и вечер, как взад и вперед ездили на автомобилях упомянутые «товарищи» со своими «чада и домочадцы». — Прекрасная агитационная картина, не правда ли!? Это ли не бессилие партии, это ли не пример того, что «рука руку моет»…
…Упомянутый Бурдуков, которым я очень заинтересовался, и которого видел несколько раз лично и, особенно, часто беседовал с его секретарем и с живущим вместе со мною сотрудником, представляет из себя типичного тупоголового мещанина с брюшком, с семьей, со штатом лакеев в виде [лиц] для поручений и вестовых. Ничего сам лично не делает, кроме пристраивания друзей своих друзей, родственников своих родственников, знакомых знакомых своих знакомых и знакомых сильных мира сего по разным запискам…».
[56]
Укажите мне того радикала, который бы как Ленин в 1917, Муссолини в 1919, Гитлер в 1924 г., или Сталин в 1929 г. выступил с программой конкретных действий по разрешению глубокого кризиса, которые он лично (его партия, фракция, организация, секта, хунта, группа товарищей) намерен осуществить в случае обретения верховной власти. Не уверен, что вам, дорогие мои, удастся составить перечень хотя бы из десяти имен.
Хочу уточнить, что рассуждая о профессионалах и любителях, я имею в виду революционеров, пытающихся решать практические задачи, а не занимающихся отвлеченным философствованием. Например, весьма интересный и популярный писатель Сергей Кара-Мурза дотошно копается в прошлом, поставив своей целью передать молодежи опыт своего поколения. Цель, конечно, благая, но к решению прикладных задач революции отношения не имеющая. Порой Сергей Георгиевич безнадежно погрязает в болоте интеллигентства, выдвигая тезисы о том, что проблемы левой оппозиции в том, что оппозиционеры не умеют правильно рассуждать. Учитесь рассуждать правильно — призывает он. Все-таки, на мой взгляд, умение правильно действовать стократ важнее мастерства правильно обосновывать свое бездействие. Сам Кара-Мурза по части умных рассуждений просто виртуоз — так клеймит антинародный режим, что просто караул. Вот только самому режиму от этого хуже ничуть не становится. А насчет того, как конкретно надо действовать, чтобы уничтожить режим, и что делать после, он почему-то молчит.
