И, наконец, пример из собственной практики: однажды, сочиняя учебник, я написал совершенно безобидную фразу о том, что «разные народы и расы внесли разный вклад в становление культуры человечества». Один прогрессивный академик (в смысле действительный член Российской академии наук) в своей рецензии в негодующем тоне обвинил меня в «расиализме». Поскольку, очевидно, не всем известен этот термин, поясню, что «расиализм» (в отличие от «расизма», который ставит одни расы выше других) констатирует, что существуют разные расы, и, поскольку они разные, люди этих рас отличаются друг от друга. «Расиализм» – это продукт дифференцирующей работы прогрессивных западных академиков (в смысле людей академических профессий). Так вот, обвинение в «расиализме» – это практически запрет на слово «раса» и соответственно на научное изучение рас.
Это только эпизод, не имевший никаких практических последствий. Но политкорректность может оказать и уже иногда оказывает опустошающее воздействие на науку. Политическая корректность вообще состоит в требовании не замечать многие очевидные вещи, делая вид, что их не существует. До определенной степени эти ее требования совпадают с нормами вежливости и такта, только до тех пор, впрочем, пока из них не начинают делаться политические выводы. Такое же замалчивание распространяется и на науку.
Изучение генетических детерминант и расовых особенностей поведения, врожденных половых ролей и т. п., вообще почти все социобиологические исследования трактуются как нечто не совсем приличное, как упоминание и, более того, настаивание на том, о чем не принято не то что настаивать, но не принято вообще упоминать. Речь о том, истинны или неистинны суждения об открываемых в этих областях закономерностях, вообще не идет. Истина должна пасть жертвой приличий, то бишь политической корректности. На место исследования, ориентированного на поиск истины, приходит моральное негодование, и этого в современных условиях оказывается достаточно, чтобы определенные исследовательские направления закрылись как бы сами собой, вроде бы как из-за отсутствия интереса к ним со стороны исследователей. Ведь не каждому хочется быть Галилеем, не всякий готов выдержать, когда его выставляют расистом, сексистом, фашистом, человеконенавистником. Чтобы таковым не прослыть, табуированных тем надо не касаться, а если коснуться, то лишь с выводом о том, что искомого содержания в этой теме нет.
Если вернуться к тезису о неразрывной связи политкорректности с рессентиментом левых интеллектуалов, то из сказанного следует, что в результате уравнивания статусов и доходов интеллектуалов разных ориентаций левый интеллектуализм лишается или давно уже лишился своей рессентиментной составляющей. Если она сохраняется, то лишь как чисто декоративный элемент. А «левая мысль», хотя и несет на себе некий флер оппозиционности или даже революционности, оказывается на деле вполне респектабельной мыслью. Тем более что удовлетворяющее современным требованиям понятие респектабельности она выработала для себя сама, составив исходное основание обретающей глобальное влияние идеологии политкорректности.
Надо, правда, оговориться, что далеко не все исследователи считают именно марксизм главным источником идеологии политкорректности. Упомянутая выше Агнешка Колаковска, например, в той же статье связывает возникновение политкорректности с либеральной идеологией. Существует, говорит она, некий политкорректный «обычай»: ссылаться на то, что именуется «всеобщим либеральным согласием» (liberal consensus). Это уверенность в том, что (а) все приличные люди согласны с основополагающей либеральной идеологией, (б) каждый, кто с ней не согласен, заслуживает осуждения, (в) каждый, кто отрицает, что такое всеобщее согласие существует, тоже заслуживает осуждения. «Если мы ищем лаконичное определение политкорректности, – пишет А. Колаковска, – может быть, с этого и надо начать: это идеология, которая предписывает веру во всеобщее либеральное согласие»
[16]
.
Но вообще-то эта дискуссия о происхождении политкорректности имеет чисто академический характер. Сегодня происхождение политкорректности не так уж и важно, потому что она давно уже не соотносится с политической ориентацией. Возникает или уже существует универсальный политкорректный консенсус на основе признания равенства как высшей ценности. Политкорректными обязаны быть и политкорректны на практике как правые, так и левые, как социалисты, так и либералы. Политкорректность приобрела на Западе и начинает приобретать в России черты буквально религиозной правильности и обязательности. Мы говорили о негодовании, с которым реагируют на неполиткорректные суждения. Это характерно именно для реакции верующего или глубоко убежденного в своей правоте человека. Ведь ни в том, ни в другом случае рациональная аргументация не играет решающей роли. В основе мировоззрения лежат вера или убежденность, и само поведение руководствуется моральным долгом. В результате получается, что для академической публики во всем мире политкорректность становится своего рода заменой религии в безрелигиозном мире, а для академиков в России – это эрзац утраченной идеологии. Понятно – особенно применительно к России, – что с точки зрения языковой политики политкорректность есть попытка ввести хоть какой-то порядок в современный хаос, установить какие-то вехи, какие-то ориентиры в ставшей совершенно непрозрачной социальной жизни. Дюркгейм называл подобную ситуацию аномией. Если политкорректность – религия или идеология, то она дает индивиду ощущение субъективной уверенности и моральной правоты, с которыми ему легче жить и ориентироваться в хаотичном и непонятном мире. Другое дело, что моральная правота и субъективная уверенность – не помощники в познании. Этика – а значит, и политкорректность! – не могут заменить науку в деле познания мира.
Политкорректность и постмодерн
Изучение и критика политкорректности затруднены тем, что она существует в виде некоторого набора никогда и нигде полностью и однозначно не выраженных и не опубликованных нормативных требований или же достаточно расплывчатых пожеланий относительно публичного и частного поведения в отношении разного рода «меньшинств»: национальных, религиозных, культурных, сексуальных и т. д., а также индивидов, в каком-то отношении отличающихся от большинства людей. У нее нет начала в том смысле, что нет труда, в котором впервые было введено это понятие и на который можно было бы сослаться. Создается впечатление, что политкорректность возникла сама по себе, вроде бы соткалась из воздуха, как булгаковский Коровьев в саду на Патриарших, и если и имеет за спиной какую-то традицию (а именно: марксистскую, на что убедительно указывает Больц), то современной «теорией и методологией» не располагает.
Действительно ли у практики политкорректности сегодня отсутствует теоретико-методологический фундамент? Нет, не отсутствует, он имеется, и в этой роли выступает постмодерн. На первый взгляд это звучит вызывающе. Постмодерн – не столько социально-политическая, сколько культурно-художественная идеология. Постмодерн вроде бы ничего не запрещает и ничего не предписывает. Он не то что не запрещает, но, наоборот, поощряет любые новшества и даже безумства. Для него нет ничего окончательного, ставшего и вообще конечного. Более того, для него нет ничего неприемлемого. Постмодерн способен вместить в себя все – любую позицию, теорию, идеологию, точку зрения и объединить их все в своих бесконечных коллажах. Поэтому постмодерн, казалось бы, не только не политкорректен, но даже антиполиткорректен.
