– Это был человек, – тихо сказал он.
– Это был раб, – презрительно бросил Ли.
– После этой битвы любой из нас мог бы быть на его месте, – жестко сказал Никита.
– Нет, – покачал головой Ли. – Не мог бы. Со времен Чингисхана у степных воинов есть один закон – ты можешь стать рабом ордынцев до того, как защитники крепости выпустят в сторону их войска первую стрелу. Сегодня было выпущено слишком много стрел для того, чтобы любой из нас мог когда-нибудь оказаться на месте того раба.
– Похоже, твой народ тоже выпустил много стрел по ордынскому войску… – смущенно проговорил Никита.
– Мой народ предпочел смерть, – кивнул Ли. – И поэтому сейчас я помогаю твоему народу.
– Потому, что мы выбрали?..
– Да, – ответил последний из чжурчженей. – Истинный Воин всегда выбирает смерть – и поэтому живет. В отличие от раба.
* * *
Тропа была узкой и едва заметной. В лесу все еще лежал снег, и чуть шагни в сторону – конь увязнет по брюхо в сугробе либо ноги переломает о сокрытую под снегом лесину или корягу. Потому поневоле приходилось придерживать скакуна и следить, чтобы пара заводных позади шла гуськом, не пытаясь своевольничать. И хотя умные кони старательно вышагивали чуть ли не след в след, все равно Тимоха вертелся в седле, порой больше оглядываясь назад и в выборе пути полностью доверяя своему коню, – Дядька Семен, провожая племянника из Козельска за подмогой, отдал ему Бурку. Мол, здесь он мне без надобности, а тебе больше сгодится – умный конь, Разум в нем почти человечий…
В том Тимоха не раз успел убедиться, проезжая незнакомыми тропами. Под Вязьмой сгоряча чуть в болото не заехал – спасибо Бурке. Встал, уперся передними копытами – и вперед ни в какую. Пока всадник разобрался что к чему, коню даже плетью по крупу досталось. После Тимоха еле обиду загладил, полночи не спал – с конем разговаривал, мол, пойми, не для себя стараюсь, для горожан, что сейчас на стенах от Орды отбиваются.
Конь вроде понял, и на следующий день, будучи сзади в загоне
[100]
, не припомнил зла и сильно помог оборониться от стаи волков, вбив копытами в землю матерого серого зверя, незаметно подкравшегося с тыла, пока Тимоха гвоздил мечом остальных.
Вот и сейчас Бурка мягко трусил вперед по тропинке, уверенно двигаясь к цели – ездил не раз дядька Степан в Новгород, и конь словно знал, что от него сейчас требуется именно этот путь. Короткий. И безопасный…
Но, видно, был этот путь через темный лес безопасным ранее, до того, как прошли по русской земле ордынские тумены.
Бурка всхрапнул и взметнулся на дыбы, но было поздно.
Шею Тимохи захлестнула петля. От мощного рывка потемнело в глазах и только кольчужный воротник спас витязя от неминуемой смерти.
Рывок – и выдернутый из седла Тимоха повис над землей, цепляясь за веревку и стараясь просунуть пальцы между петлей и шеей. А по лесу уже несся пересвист и улюлюканье, чьи-то цепкие руки хватали под узцы коней. Бурка взметнулся, заплясал на задних ногах, заржал зло, долбанул копытами в чью-то грудь, но откуда-то сверху с деревьев на спину коню спрыгнул ражий детина и пудовым кулаком резко ударил коня промеж ушей.
Бурка тонко заржал и пал на передние ноги, мотая головой.
– Вот и ладушки! – прогудел детина, соскочив с коня и ловко привязывая чембур
[101]
к ветке ближайшего дерева.
Был детина невысок, приземист, слегка кривоног, но при этом нереально для человека широк в плечах – на тех плечах еще бы две головы легко поместились. А на бочкообразную грудь можно было запросто положить квадратный подбородок, чтоб шея не уставала нести лобастую голову с глубоко посаженными умными глазами. Хотя как может устать то, чего нет? Казалось, что голова детины растет прямо на двух каменных глыбах, из которых помимо самой головы росли еще и огромные руки. На одну из рук была намотана толстая цепь с приклепанной к ее свободному концу тяжелой многогранной гирей.
– Кого пымали, Кудеяр?
К плечистому детине подошел светловолосый парень в овчинном тулупе мехом наружу. Судя по тому, как выпячивал парень грудь под тулупом, как залихватски была заломлена назад его потертая собачья шапка и как вроде бы небрежно был заткнут за пояс отточенный топор, было ясно, что парню очень хотелось казаться взрослым и при этом непременно быть хоть в чем-то похожим на атамана.
– Да вот, кажись, Ерема боярина новгородского словил, – хмыкнул Кудеяр. И крикнул зычно, аж по лесу гул прошел: – Слышь, Еремей, спускай боярина вниз, а то надорвешься! На нем железа поди с два пуда!
– Дык своя ноша не в тягость, – прохрипел натужный голос с верхушки дерева. – Нам завсегда приятственно хорошему человеку уважение оказать. Щас он трепыхаться перестанет, тады и спущщу. А то бояре – они када незадушенные, за мечи хвататься горазды.
– Я те чо сказал? – тихо проговорил Кудеяр. Но на дереве его услышали.
– А я чо? Я ничо, – поспешно ответил голос с верхушки.
Веревка мгновенно ослабла. Земля ударила Тимоху по ногам, но он этого даже не почувствовал…
– Байдана-то
[102]
на нем не новгородской работы, – задумчиво произнес над головой Тимохи голос атамана.
– А нам кака разница, чьей работы та байдана? – осторожно ответил хриплый голос, хозяин которого, видимо, уже успел слезть с дерева. – Нам доспех нужон. Мало ли с кем Новгород торгует?
– Торгует он знатно, – согласился Кудеяр. – Однако бояре новгородские только броню своих кузнецов признают.
– Ну и чо теперь? – взвился хриплый. – Будем над ним стоять и ждать, пока он окоченеет? Тады с него доспех сымать сильно затруднительно будет.
– Говорить ты что-то много стал, Ерема, – спокойно произнес атаман. – Смотри, как бы бойкий язык не прикусить ненароком…
Лицу было нестерпимо холодно. А еще было очень трудно дышать.
Тимоха напрягся, втянул в себя воздух вместе со снежной крошкой, закашлялся натужно и выкатился из сугроба, хватаясь за горло, которое вдруг прострелило нестерпимой болью.
– Смотри-ка живой! – удивился Ерема, оказавшийся невзрачным жилистым мужиком с неприятным взглядом абсолютно белых глаз, в которых черные точки зрачков казались нарисованными углем.
– Не окоченел в сугробе, стало быть, – прогудел Кудеяр.
– Славно ты земляков привечаешь, атаман, – прохрипел Тимоха и зашелся надрывным кашлем.
