А сейчас черный кинжал был голоден. И требовал человеческой крови. Причем крови, добытой самостоятельно.
Субэдэ заточил лезвие. И с тех пор часто поил пхурбу, как только чувствовал, что существо проголодалось. И пхурбу был ему по-своему благодарен.
С момента их встречи Субэдэ стал намного ближе к миру духов Степи, чем кто-либо из смертных. Из его тела ушла тупая боль старых ран и назойливые лишние мысли, досаждающие любому человеку на протяжении всей жизни. Не их ли отсутствие превращает обычного воина в мудреца и великого полководца? При этом Субэдэ не чувствовал какой-либо зависимости. По воле судьбы Пути двух воинов из разных миров слились в один, и они, без слов все поняв друг о друге, пошли рядом. До тех пор, пока Пути не разойдутся вновь. У одного из воинов была подвластная ему живая машина смерти. У другого – много еды. Почему бы не помочь друг другу и не поделиться добром, коли у попутчика возникла в том нужда?..
Субэдэ опустил в чашу клинок пхурбу, шепча про себя не понятные для него слова. Слова тоже пришли из ниоткуда. Когда приходило время Ритуала, они до боли сжигали язык и горло, требуя выхода, словно мокрота умирающего от моровой язвы. Так было до недавнего времени. С некоторых пор Субэдэ сам назначал время Ритуала – тогда, когда ему это было нужно. Пхурбу пока молчал. Когда двое воинов идут рядом, один из них всегда будет сильнее другого.
Через несколько мгновений кожа ладони, сжимающей рукоятку пхурбу, почувствовала слабую пульсацию, словно древний кинжал действительно глотал кровь, утоляя жажду.
Из железной кибитки послышался жалобный вой. Но Субэдэ даже не пошевелился. С его языка в рассветный туман стекали слова, и казалось, будто туман в ужасе расступается и бежит прочь, подальше от страшной магии, творимой человеком.
Когда пульсация в рукояти стала тише, Субэдэ перевернул пхурбу и обмакнул в кровь прядь серебристых волос. Звуки, слетающие с его языка, тоже становились все тише и тише. А его взгляд становился все более похожим на человеческий…
Протяжный вой в кибитке стал глухим, в него вплелись утробные, клокочущие звуки. Теперь это уже был не вой, а рычание разъяренного зверя.
– Не сердись, алмас, я иду к тебе, – прошептал Субэдэ, направляясь к кибитке.
Тяжеленный кованый засов взлетел кверху от легкого движения руки – после Ритуала прибывало силы. Субэдэ потянул на себя массивную железную дверь.
Из кибитки пахнуло ужасающим смрадом разлагающихся останков и гниющих фекалий, перемешанным с тяжелым запахом дикого зверя. Однако Субэдэ был истинным сыном Степи, в которой мыть тело человека принято лишь один раз в жизни – при рождении, и потому волна удушливой вони не показалась ему чем-то особенным.
В темноте кибитки зашевелился косматый силуэт.
– Пей, алмас, – сказал Субэдэ, протягивая чашу. Из мрака высунулась громадная лапа, покрытая свалявшейся шерстью. Она с неожиданной ловкостью схватила чашу и снова скрылась в темноте кибитки.
Субэдэ ждал.
Через мгновение пустая чаша просвистела над его головой. Вслед за ней летел недовольный рев.
– Не кричи, алмас, – спокойно произнес Субэдэ. – Сегодня ты не получишь мертвого тела. Мои воины тоже пойдут в битву наполовину голодными. Когда человеку выпускают кишки, они должны быть пустыми. Тогда у него появляется шанс выжить. К тому же голодный воин – злой воин. А сегодня ты должна быть злой, алмас. Выходи.
Косматый силуэт заворочался, из глубины кибитки злым черным огнем блеснули два глаза.
– Выходи, алмас, – повторил Субэдэ. Его рука легла на навершие пхурбу – высовывающийся из пасти демона черный кулак, в котором был зажат клок серебристых волос. На пряди волос сомкнулся второй кулак – живые человеческие пальцы, по твердости мало отличимые от когтистых пальцев навершия. Силуэт помедлил еще немного, словно раздумывая, и шагнул вперед. Субэдэ отошел в сторону.
Сначала она высунула голову, держась лапами за дверной проем. Глянула, зажмурилась от непривычного света, потом вновь открыла глаза.
В который раз подивился про себя Субэдэ странной, дикой, первобытной красоте сказочного горного зверя. Иногда он сравнивал алмас с морем, что лежит на востоке Нанкиясу. В бурю оно ужасно, но в тихую погоду вряд ли есть что-то более прекрасное на земле. Вот если бы срезать эти свалявшиеся грязно-серые космы, измазанные в засохшей крови съеденных рабов, остричь толстые желтые когти на лапах да волшебным образом уменьшить размах плеч, толщину рук и гигантский рост зверя, который на пять голов выше самого высокого воина Орды, кто знает, нашлась бы в гареме любого из земных владык более прекрасная женщина. Субэдэ слышал, что когда-то в древности в далеких северных странах ярлы брали в жены сказочных валькирий, по описанию очень похожих на алмас, которые потом рожали им настоящих героев. Отчаянные люди были эти ярлы… Но сейчас за длинной свалявшейся шерстью и спиной, согнутой теснотой железной кибитки, вряд ли кто-то разглядел бы большие глаза цвета ночи, тонкий нос, полные губы… А и разглядел бы – так первым делом подумал бы о страшных клыках, скрывающихся за этими губами. Они вырастают у травоядных алмас, если с детства приучать их есть мясо. Как вырастает в их душах ненависть к людям, если это мясо будет человечиной. Субэдэ по крохам собирал сведения о том, как сделать из алмас совершенное оружие. И сейчас считал, что собрал достаточно…
Стоящие в отдалении кебтеулы видели, как Субэдэ острием зажатого в руке пхурбу показал зверю на город, плывущий в рассветной дымке. Гора серой шерсти слушала молча, лишь изредка по ее телу пробегала заметная дрожь.
– Алмас не ела три дня, с того самого времени, как хан приказал штурмовать город, – сказал один из воинов, лицо которого было изуродовано старым ожогом. – Когда она вот так дрожит от голода, мне порой становится не по себе.
– Не бойся, – ответил другой. – Думаю, что она не станет тебя есть и выплюнет сразу же, если вдруг и схватит по ошибке. Я точно знаю, что алмас не ест печеный конский навоз, даже когда он немного похож на человека.
– Я также знаю, что она не ест тупые деревянные чушки, поэтому тебе тоже нечего бояться, – спокойно отпарировал обожженный воин. Возможно, в другое время они бы либо хохотали над шутками друг друга, либо хватались за ножи от обиды. Но сейчас, глядя на ожившее сказочное чудовище, шутили они совсем по другой причине – для того, чтобы постоянно помнить о том, что они – люди, отважные воины Орды, а не вопящие от суеверного ужаса, теряющие разум существа, со всех ног бегущие подальше от этого страшного места.
– Все-таки великий воин наш Субэдэ, – покачал головой обожженный воин. – Клянусь очагом юрты, в которой я родился, что со времен Потрясателя Вселенной мир не знал более храброго воина.
– Да уж, – кивнул второй воин. – Вот бы кому быть ханом…
Обожженный воин резко обернулся и ударил по губам собеседника тыльной стороной тяжелой кожаной перчатки, усиленной нашитыми на нее полосами железа.
