Нет.
Ни того и ни другого.
Но было ли это приятно, как приятна всякая заслуженная награда?
Тоже нет.
Тщеславие – удел слабых. А вот готовность войска от минган-богатура до самого последнего нукера отдать жизнь за того, кто ведет его в бой, есть важнейшее и непременное условие победоносной войны.
Но на лице Субэдэ не отразилось ничего. Зачем знать людям, что творится в душе того, кто прямо сейчас хочет потребовать у них невозможного? Слава Небу, не каждому дан великий дар видеть насквозь чужие души…
– Призовите кузнецов Орды, – медленно проговорил Субэдэ. – Также найдите всех, кто хоть немного знаком с кузнечным делом. Пусть переплавят все железо, а также серебро и золото, какое вы найдете в моих обозах, в бляхи, которые каждый воин тумена набьет на копыта своего коня. Так мы защитим ноги наших лошадей от дьявольских урусских шипов. И еще. Я хочу, чтобы этой ночью весь хашар и все рабы не ложились спать и не получали еды до тех пор, пока не закончат следующее…
* * *
Ли ошибся.
На следующее утро штурма не было.
Было другое.
На рассвете город разбудили крики сторожевых. Воины высыпали на стены – и им открылось ужасное зрелище.
На поле среди неубранных трупов стоял возведенный за ночь крепкий тын в три бревна толщиной. Высотой укрепление было в рост человека и около двадцати саженей шириною. А на заостренных кольях тына торчали человеческие головы.
Преимущественно светлые волосы мертвых голов трепал ветер. Над тыном кружилась стая ворон, возмущенно каркая и ожидая, когда же за укрытием закончится наконец людская возня и можно будет вдосталь полакомиться свежими глазами.
– Наши… – полным ужаса голосом прошептал Никита.
– Хашар, – уточнил стоящий рядом Ли.
На стену взбегали новые и новые люди, толпились, толкались. Гул голосов становился все гуще, постепенно перерастая в разъяренный рев. В сторону тына полетели стрелы – и, недолетев, попадали на землю. Лишь немногие воткнулись в бревна, дрожа от передавшейся им бессильной людской ярости.
– Да я!..
Никита тоже зло рванул было на себя ложе самострела с заготовленным загодя болтом, снабженным зарядом громового порошка, но его руку на полпути к скобе остановила маленькая, но на удивление жесткая и сильная ладонь.
– Нет!
Голос Ли был таким же жестким, как и его рука.
– Почему?! Они же моих соплеменников, как баранов…
– Твои соплеменники здесь, на стенах, – перебил его последний из чжурчженей. – А там, – он кивнул на тын, – уже не люди, а только мертвые головы. К тому же шень-би-гун
[118]
заряжен стрелой, предназначенной для людей, а не для укреплений. И, кстати…
Ли всмотрелся в даль. Его и без того узкие глаза стали сплошными щелочками.
– …твоим пока живым соплеменникам лучше пригнуться!
– На пол! – взревел над ухом Никиты невесть откуда появившийся воевода. Видать, последние слова чжурчженя услышал. Повинуясь команде, только что возмущенно галдящие гридни и мужики словно колосья под серпом попадали за тын.
И вовремя.
Из-за ордынского тына почти одновременно прозвучало несколько резких ударов. Над заостренными кольями взметнулись три деревянных рычага, увенчанные большими кожаными пращами. Особо наглая ворона, низко кружившая над мертвыми головами, взорвалась облаком окровавленных перьев. А над шлемами русских ратников засвистели грубо обтесанные камни величиной с детский кулак.
Воевода нашел взглядом Ли и коротко кивнул.
Последний из чжурчженей поклонился в ответ, как-то умудрившись сделать это с достоинством, сидя на корточках.
– Может, мы все ж их твоим порошком… того? – предложил воевода.
– Не надо, – покачал головой Ли. – Мы их хорошо потрепали, и сейчас они что-то задумали. Им нужно время. Теперь они будут обстреливать крепость днем и ночью. Конечно, мы можем при помощи чжонь-тхай-лой разнести тын, но на него мы израсходуем много порошка, который нам еще пригодится. Ночью же они возведут новый.
– А вылазку сделаем – большой крови будут стоить ихние пороки
[119]
, – задумчиво проговорил воевода.
И высунул голову из-за тына. Рычаги ордынских камнеметов медленно отъезжали назад.
Воевода повернулся к воинам.
– Лишние со стены долой! – прокричал он. – Остальным нести дозор посменно. По порокам не стрелять, стрел не тратить. Ждать ордынского штурма…
* * *
– Надоело!
Скоморох Васька хватил о землю шапкой.
– Они вторую седьмицу как бараны на наши ворота смотрят. А мы на них с тех ворот лупимся и от безделья дуреем.
В стену снаружи ударило. Что-то темное просвистело по воздуху, в крышу кузни долбануло тяжелым. Каменная крошка дробью застучала по холстине, растянутой над большим железным котлом, в котором кипело варево.
– Вот ведь нехристи проклятущие, – сплюнул кузнец Иван, стряхивая с холстины осколки камней. – Хорошо, что мы котел прикрыть догадались.
– Надо было вообще в доме снедь готовить, – проворчал Васька.
– На всю сторожу? – усмехнулся Иван. – Ну-ну. А печь для такого-то котла ты своим скоморошьим языком построишь?
Мужики, сидящие вокруг костра, одобрительно засмеялись.
– У меня язык не для того, – хмыкнул скоморох. – Я своим языком от любого кузнеца отбрехаться смогу. А вот ежели вы об свой кулеш с ордынскими камнями зубы обломаете, то скалиться вам боле точно нечем будет – холстина-то глянь, местами дырявая. Рассказывайте потом своим бабам, как в геройской битве с котлом и ложкой щербатыми стали.
– Где? Где дырявая?
Кряжистый мужик, чуть не до глаз заросший густой рыжей бородой, расчесанной бережно и аккуратно, вскочил на ноги, чуть не обнюхал холстину, а заодно и котел под ней, и, не найдя ни в том ни в другом изъяна, под смех присутствующих вернулся на свое место.
– Вот ведь змей, – проговорил он, покачивая головой. – И откель у человека такой язык?
– А из такого ж пруда, что и твоя борода, – немедленно отозвался скоморох. – Только не лопатой, как у тебя, бородатый.
Видимо, борода была больным местом рыжего.
– А ну сказывай, чем тебе моя борода не понравилась? – загудел мужик, поднимаясь из-за костра и засучивая рукава.
